Впрочем, это, наверное, и есть ностальгия по детству, с которым связаны и великая река, и тихие окраины, утопающие в садах и рощах. Совсем ещё юными они каждую весну ходили смотреть на ледоход, а в Рыбачьей слободе ботаничка проводила занятия на свежем воздухе.
Правда, сейчас стояла зима, и все же Вика не смогла сдержать восторга, когда они ехали по набережной, потом — по кривым улочкам предместья.
Глеб видел её лицо в зеркале заднего обзора и вдруг вспомнил замечание своего отца, когда-то сделанное в адрес Вики. Насчёт её глаз и рта.
«А батя-то был прав, — подумал Ярцев. — Какие чувственные, манящие губы… Глаза тоже красивые, ничего не скажешь. Николай Николаевич не соврал: Вику не узнать. Как в сказке Андерсена — из гадкого утёнка вырос прекрасный лебедь».
Всегда чувствующий себя выше женщин, с которыми ему до сих пор приходилось встречаться, Глеб ощущал — теперешняя Вика словно бы смотрит на него сверху вниз. Он старался понять — отчего? Может, столичность? Принадлежность к кругу людей, занимающих высокое положение? Вращение в художественной элите?
— Глеб, сделай милость, остановись, — попросила Вика.
Они уже пересекли городскую черту. Ярцев встал на обочине.
— У Дика очень важные дела, — с улыбкой объяснила девушка, выходя с собакой из машины.
Пёс бросился к молодым сосенкам, растущим у дороги, и бесцеремонно задрал ногу у первого же дерева.
Николай Николаевич вопросительно посмотрел на Ярцева — что он скажет о Виктории? Но Глеб отвёл глаза.
Он наблюдал за девушкой, которая в ребячьем восторге лепила снежки и бросала в Дика, который, покончив со своими делами, кидался за белыми кругляшами и радостно повизгивал. А мысли Глеба снова переключились на своего отца, и он не мог не признать, что Семён Матвеевич понимал толк в женщинах, в их красоте. То, что Глеб чувствовал ещё в раннем детстве, с годами открылось во всем своём точном и полном смысле: батя был увлекающимся (мягко выражаясь) мужчиной.
Судя по старым фотографиям, Калерия Изотовна, мать Глеба, была красивая, очень женственная, в её облике чувствовалась какая-то светлая одухотворённость. Ярцев не помнит, чтобы она хоть раз повысила голос, сделала резкий жест, сказала грубое слово. Даже в те, прямо скажем, не редкие периоды, когда отец вдруг на некоторое время превращался в сверхзанятого человека, заявлялся домой под утро, а то и вовсе не ночевал. Детям — старшему Родиону и младшему Глебу — с непонятной виноватостью Семён Матвеевич объяснял, что его замучили работа и вымотали командировки. Но они каким-то шестым чувством (особенно Родя) ощущали, что не в этом причина. По окаменелости матери, по её повышенной ласковости и нежности к сыновьям…