Когда, наконец, пришло время идти спать, они легли в постель, отвернувшись друг от друга, словно боясь прикоснуться. Несколько раз за ночь Марчелло с огромным трудом сдерживался, чтобы не заключить ее в объятия, особенно, когда почувствовал, как она вздрогнула и подумал, что она, возможно, плачет. В конце концов, он не выдержал и, повернувшись к Монике, прикоснулся к ее руке. Женщина тут же напряглась, словно испугавшись его прикосновения и он понял, что для нее в эту минуту, действительно, было бы слишком большой жертвой согласиться с ним и поставить крест на своих честолюбивых планах.
Может ли он дальше идти на компромисс? Среди множества самых противоречивых чувств, теснившихся у него в груди, все-таки самым главным, подавляющим, было одно – Марчелло слишком любил Монику, чтобы согласиться на второстепенную роль в ее жизни и ее судьбе. Да, он очень любит ее, но мысль о том, что их ничто, кроме постели не связывает и рано или поздно им придется расстаться – эта мысль была для него непереносима.
Марчелло вспомнил свою мечту, тот сон, в котором они с Моникой были вместе и он, сияя от счастья, держал на руках своего первенца. Сейчас этот сон казался просто насмешкой. В глазах у него была горячая влага и, зажмурившись, Марчелло почувствовал, как по щеке побежала жгучая маленькая капля…
В наряде норманнского вождя и гриме Айвара Непобедимого, чувствуя как ветер овевает его высокое мускулистое тело, Марчелло стоял рядом с режиссером на берегу удаленного от городского шума пляжа в Малибу. Вокруг них суетились, налаживая оборудование, операторы и разные технические работники, а второй ассистент режиссера, готовясь к предстоящей съемке финальной сцены, пытался расставить на заднем плане массовку.
Минут через десять режиссер и съемочная группа начнут последнюю съемку. Вообще-то, эпизод с горящей погребальной ладьей необходимо было бы снимать вечером, когда стемнеет, но утреннее сумрачное небо с бегущими по нему хмурыми облаками и искусство операторов, приготовивших массу оптических эффектов, позволяли уже сейчас создать полную иллюзию темной северной ночи. Затянувшие небо облака были определенного рода удачей, хотя резкий ветер с Тихого океана угрожал сорвать все съемки, или, по крайней мере, безнадежно испортить световые эффекты.
Гарольд Шиндл только волосы рвал от досады, давая указания осветителям и звукооператорам, где размещать их приборы и стараясь спасти от ветра всякие ограждения, софиты и большие световые экраны, которые постоянно сминались ожесточенными порывами ветра.