Все стояли и молча смотрели, как он разминается. Потом Боб снова сел в шезлонг, накрылся одеялом, и Прентис с коротышкой принялись яростно растирать его мышцы, выдавливая на черную кожу белые червячки пасты из голубого тюбика. В воздухе разлился резкий и пряный запах.
Снова подошел Густафссон.
– Стэнмарк, – сказал он.
– Братья Маре, – откликнулся Боб.
– Жиров, – сказал Волжин и добавил:
– Вот что, пора переходить к легкой атлетике. Брумель.
– Шеберг – сказал Густафссон.
– Дюмас, – сказал Боб.
– Не то, – ответил Воджин обоим.
– Ладно, – прищурился Боб, – Бимон.
– Санеев.
– Ортер.
– Седых.
– Эшфорд.
– Кондратьева.
– Льюис.
– Борзов.
– Оуэне, Мактир, Ханне, Смит, Кэлвин Смыт, Лэттш! Кинг, Флойд, Уильяме, Сэнфорд, Ридлик…
– Остановись, Боб, – сказал Преншис. – Вкалываю суперэкспресс.
Суперэкспресс-допинг Прентис вводил лично, не доверяя этот ответственный процесс никому. А когда ядовито – голубая, яркая, чуть ли не светящаяся жидкость перешла вся в вену Джонсона, тренер как-то остервенело выдернул шприц и шваркнул его о баллон с газом.
«На счастье», – подумал Волжин, хотя никто не сказал ни слова.
Потом он поймал взгляд Джонсона, вздрогнул и даже поежился, так ему вдруг стало жутко. Зрачки у Боба сузилась, превратились в сильной точки, словно от очень лампы, а радужка остекленела и прямо на глазах стала мутнеть.
– Пора, господа, – проговорил Прентис.
Джонсон, даже не приподнявшись, вяло протянул длинную черную руку с тонкими пальцами, и присутствующие все по очереди пожали ее. Одни молча, другие – тихо, сдержанно пожелали удачи.
– Ни пуха, – сказал Волжин по-русски, задержав в своей руке безвольную ладонь Боба.
– К черту, – проговорил Боб, с усилием растянув губы в улыбке.
Когда же они поднялись в небо, и, приникнув к иллюминатору, Волжин смотрел вниз, на маленькую черную точку на краю красной тартановой полосы, его вдруг охватило сильное и щемящее чувство, близкое к экзальтации. Уже само то, что Джонсон вышел один на один с Тоннелем, казалось Волжину победой добра над злом. Но он пере живал, переживал ужасно, и не столько за успех дела, сколько за самого Джонсона, словно тот вдруг стал для него родным.
А накануне, когда они встретились в Комитете, они не сразу стали мирно перебрасываться именами спортивных звезд, они сначала чуть не поругались. Волжин еле сдерживал себя, глядя, как мальчишка Бобби Джонсон откровенно издевается над почтенными членами экспертной комиссии и Всемирного Координационного Совета. Бравируя знанием русского – среди прибывших никто не знал его так, как Джонсон – он отпускал такие грубые шуточки и так меряно подмигивал при этом Волжину, что тот готов был отхлестать Боба по щекам, но… Он понимал не хуже других, что Джонсона можно спугнуть. И тогда будет просто огромная дымящаяся воронка, и тучи радиоактивной пыли, и целые колонны техники, и отряды дезактиваторов в оранжевых комбинезонах… Или – и этого хотелось еще меньше – вновь ожидание неизвестно чего и вновь проклятая работа в Комитете по охране.