Вплоть до самой германской границы я раздавал направо и налево этим субъектам с фельдмаршальской осанкой по известному количеству русских денег, равному по стоимости шести английским пенсам, причем их прояснившиеся лица и горячие пожелания были вполне достойной наградой мне за потраченные деньги.
Но к человеку, в кармане которого не позвякивает несколько свободных рублей, русская администрация не так благосклонна. При помощи затраты еще некоторой суммы я избавился от таможенных хлопот с моей собакой и спокойно мог осмотреться. С полдюжины чиновников травили какую-то несчастную личность, а она, огрызаясь, давала им отрывистые ответы. Все это напоминало сцену дразнения полуголодного ублюдка школьниками. Один из спутников, с которым я познакомился в дороге, объяснил мне, что в паспорте этой личности нашлось какое-то пустячное упущение. У нее не оказалось лишних денег, и в результате таможенные чиновники порешили отправить ее назад в Петербург около восемнадцати часов езды - в вагоне, в котором в Англии не стали бы перевозить даже быков. Случай этот дал обильную пищу для шуток господ чиновников. Они то и дело заглядывали в комнату для проезжих, где, забившись в угол, сидел неудачник, и, оглядев его многозначительно, выходили, посмеиваясь. Задор сошел с его лица, а его место заняла угрюмая безучастность - выражение, которое можно встретить у побитой собаки; экзекуция кончена, и она смирно лежит, устремив свой взор в пространство, по-видимому, не думая ни о чем.
Русский рабочий не читает газет и не имеет своего клуба, однако ему все известно. На берегу Невы, в Петербурге, существует тюрьма. Говорят, что теперь подобные вещи уже упразднены, но, по крайней мере, еще недавно внутри этой крепости, ниже уровня льда, была маленькая келья, и заключенные, которых помещали туда, дня через два после своего помещения пропадали бесследно, их участь делалась известной разве только рыбам в Балтийском море. О подобных вещах идет слух среди народа, о них толкуют извозчики, греясь вокруг костров, полевые рабочие, отправляясь и возвращаясь с работы в серые сумерки, фабричные рабочие, перешептывания которых замирают в грохоте станков.
Несколько лет тому назад, будучи в Брюсселе, я разыскивал себе помещение. Меня послали в одну маленькую улицу, выходящую из проспекта Луизы. Указанный домик был бедно омеблирован, но полон картин. Большие и маленькие, они покрывали стены каждой комнаты.
- Эти картины, - сказала мне хозяйка, старая угрюмая женщина, - я не могу оставить вам, я возьму их с собою в Лондон. Картины эти - работа моего мужа. Он устраивает выставку их.