— Нет! — прошептала она, не оттолкнув, однако, его руку.
— Да…
Голос его был хриплым, как у только что проснувшегося человека. Большим пальцем Лайон начал поглаживать торчащий сосок, и с каждым движением ее словно пронзал электрический разряд, внизу живота рождалась угрожающая дрожь.
Дождь барабанил по размокшей земле, по воде, по обнаженным деревьям. Дождь оглушал, отгораживал от всего мира.
Лайон замер.
— Да… — выдохнул он трудно и хрипло.
— Что «да»? — И ее голос звучал натужно, с хрипотцой. Совсем не так, как обычный голос Жасмин.
— Да, ты права. Я веду себя неразумно. Но, как ни смешно, в тот миг ей казалось, что ничего разумнее и быть не может. Словно она появилась на свет для того, чтобы лежать в объятиях этого человека, в палатке, пасмурным февральским утром, когда и прошлое, и будущее тонут в монотонном шуме дождя.
Она заворочалась и повернулась на спину, желая взглянуть ему в лицо. Не прикоснуться — нет, ни за что! — и, уж конечно, не заниматься с ним любовью. Из этого все равно ничего не выйдет. Все ополчилось против них: и спина Лайона, и колено, не говоря уж о ее собственном здравом рассудке.
А жаль.
Жаль, что у нее не останется ничего на память о поездке в Каролину. Не будет прекрасного воспоминания. И много-много лет спустя, когда Лайон станет для нее лишь смутной тенью из прошлого, она не сможет сказать: «Да, однажды и мне довелось узнать, почему люди так сходят с ума из-за этого самого секса!»
Она всегда мечтала проникнуть в эту тайну. Как, наверно, и любая несчастливая женщина. «Секс, деньги и власть — вот что правит миром!» так твердила ей Синтия, а Син, несмотря на легкомысленную внешность, была очень здравомыслящей девушкой.
Но Жасмин ей не верила. Деньги, власть — может быть, но секс? Стоит ли огород городить из-за такой ерунды? И однако есть же в этой «ерунде» что-то такое, что умнейших людей заставляет терять рассудок?
Но теперь она начала понимать. Стоило Лайону к ней прикоснуться, и мир вокруг ожил, заиграл новыми красками и звуками, подобных которым не встретишь ни в одном фильме. Ничего особенного не делая, этот угрюмый, ворчливый медведь сотворил с ней то, что не удавалось до сих пор ни одному мужчине.
В том числе и Эрику — Эрику с безупречными манерами, кашемировыми пиджаками и трехсотдолларовыми ботинками. А ведь в Эрика она была влюблена по уши, разве не так?
Полно, так ли?
— Пора вставать! — объявила она решительным шепотом. И тут же добавила в полный голос:
— А почему, собственно, я шепчу?
Он рассмеялся. Лицо его было в нескольких дюймах от ее лица, и даже в сером утреннем свете Жасмин различала каждую черточку, каждую морщинку, каждый крохотный шрамик.