Однажды поздно вечером ко мне подходит санитар и шепчет на ухо:
– Товарищ подполковник, просим вас зайти в нашу комнату.
– Зачем?
– Побеседовать хотим.
– А много вас?
– Человек пятнадцать-двадцать,
– В лагере рискованно проводить митинги.
– Там все наши, советские ребята. Не беспокойтесь, мы и охрану установили на случай появления подозрительных.
В комнате санитаров прямо на полу расположились человек двадцать. Все в залатанных-перелатанных обносках. Лица худые. В глазах настороженность.
Посреди стоит табурет, мне его услужливо пододвигают. Я сел. Воцарилось молчание. Несколько пар глаз шарят по моему лицу.
– Зачем вы меня позвали, товарищи? – спрашиваю наконец.
В ответ опять молчание.
Вдруг один решается.
– Появился еще один вербовщик в фашистскую армию. Говорит, Москва и Ленинград пали.
Старая песня! Неужели до сих пор кто-то может этому поверить?
– Враки! – говорю. – Как же могут они Москву взять, когда по всей Германии траур объявлен по случаю разгрома под Сталинградом? И Ленинград стоит. Нечем им взять Ленинград, лучшие их армии на Волге побиты. Да и никогда я не поверю, чтоб Ленинград мы сдали. Весь народ вместе с армией будет стоять за Ленинград, как в прошлом году стояли за Москву.
– Он еще говорит, будто армия наша разбегается, в стране беспорядки. Призывает идти в Россию с немецкой армией порядки наводить.
– Они потому и призывают нас в свою армию, что своих солдат не хватает. Посмотрите, кто лагерь охраняет – хромые, старичье, которым бы дома сидеть да пиво тянуть.
Говорил я то, что сам думал, в чем убежден был больше всего на свете. А что я им еще мог сказать? Ведь у меня тоже никаких точных сведений не было. Так, наблюдал, как немцы себя ведут, прислушивался, кто что скажет, и сердцем отбирал то, что считал правдой.
Вот и тогда говорил:
– Давайте лучше поможем нашей армии в борьбе с фашизмом. Ведь мы все солдаты…
Неуверенные голоса:
– Что мы можем сделать? Держат нас здесь, как скотину!
– Как что сделать?! Многое можем сделать. Из лагеря выводят на работу – при первой же возможности разбегаться. Разбегаться в одиночку и мелкими группами. А по пути все уничтожать, что можно: мосты, железнодорожные пути, скирды хлеба, сено. Пусть фашистские головорезы получают на фронте «добрые вести» из дома.
Я говорил тогда жарко и видел, как оживают глаза сидящих на полу худых, грязных, оборванных людей.
– Только, братцы, – просил я, – не вставайте на путь измены! Это, даже если и Родина вам когда-нибудь простит, сами себе не простите, совесть замучает…
Через несколько дней за мной пришел немецкий солдат. Меня провожают десятки пар доброжелательных глаз. Услышал вдогонку: