– Я знаю это, Ламар, но снижать темпы не вижу никакой необходимости: Эбби привыкнет. Все войдет в свою колею.
– Как знаешь. Кэй приглашает тебя завтра на бифштекс. Будем жарить его в гриле и есть во внутреннем дворике. Как? Придешь?
– Да, но с одним условием. Про Эбби ни слова. Она поехала домой навестить мать и скоро вернется. Договорились?
– Конечно. Отлично!
Напротив них за столик уселся Эйвери с полной тарелкой креветок. Принялся чистить их.
– Мы с Митчем только что говорили о Кэппсе, – обратился к нему Ламар.
– Не самая приятная тема для разговора, – буркнул Эйвери.
Митч смотрел, как он чистит креветки, и терпеливо ждал, пока на столе не образовалась маленькая кучка – штук шесть. Тогда быстрым движением руки он сгреб их со стола и отправил себе в рот.
Эйвери смотрел на Митча усталым печальным взглядом. Глаза его были красными. Он пытался как-то отреагировать на эту проделку, но тут же махнул на это рукой и просто принялся пожирать неочищенные креветки.
– Жаль, что они без голов. С головами гораздо вкуснее, – проговорил он с набитым ртом.
Митч тут же подхватил с тарелки пригоршню и тоже захрустел.
– А мне больше по вкусу хвосты. Всегда ел с хвостами.
Ламар замер с бутылкой пива у рта и вылупился на них.
– Да вы шутите.
– Ничего подобного, – отозвался Эйвери. – Помню, когда я был еще мальчишкой и жил в Эль-Пасо, мы заходили недалеко в реку и забрасывали сети, и в них всегда была куча креветок. Мы пожирали их тут же, они еще бегали. – Панцири креветок так и хрустели на его крепких зубах; он остановился, чтобы перевести дух. – Голова – это самое вкусное, в ней же все соки, которые питают мозг.
– Креветки в Эль-Пасо?
– Да, Рио-Гранде полна ими.
Ламар вновь отправился за пивом. Усталость, волнения, переживания, страхи – все это, да еще замешанное на изрядной доле алкоголя, быстро развязывало людям языки, в помещении становилось все оживленнее. Малыш Бобби наигрывал одну из композиций “Степпенволфа”. Даже Натан Лок сидел, улыбаясь и вставляя в общую беседу время от времени громкие фразы. Прямо-таки свой в доску парень. Рузвельт принес еще пива, положил на лед.
В десять вечера все решили спеть. На стул возле рояля взгромоздился Уолли Хадсон и, сорвав с себя галстук-бабочку, принялся руководить хором, затянувшим довольно воинственно звучавшую австралийскую застольную песню. Ресторан к этому времени уже закрылся для публики, так что ничье присутствие им не мешало. Следующим выступить решил Кендалл Махан. Когда-то в молодые годы он играл в регби в Корнелльском университете, с тех времен в его репертуар вошли весьма забористые песенки. Ему вторило голосов пятьдесят – пьяных и бесталанных, но совершенно счастливых.