В момент столкновения переднее колесо машины Джету ударило сбоку в самый центр переднего колеса машины Харлоу. Для Харлоу последствия столкновения были, можно сказать, серьезными: его машина превратилась в неуправляемый волчок, а вот Джету это принесло гибель. Даже сквозь какофонию ревущих моторов, скрежет и визг шин оглушительным выстрелом прогремел на стадионе звук лопнувшей шины переднего колеса машины Джету, и в тот миг для Джету уже было все кончено. Его «феррари», полностью потерявший управление, превратился в бездушного механического саморазрушающегося монстра. Он ударился о предохранительный барьер, опоясывающий трек, отлетел в сторону, изрыгая красное пламя и черный маслянистый дым, врезался в противоположный барьер. Затем «феррари», вращаясь, пролетел вперед, перевернулся несколько раз и замер на исковерканных колесах, а Джету так и остался сидеть на водительском месте — заклиненные двери превратили машину в ловушку. Пожалуй, он был уже тогда мертв. И вдруг красное пламя превратилось в белое.
Харлоу был непосредственным виновником смерти Джету, это несомненно. Однако Харлоу с его одиннадцатью победами на Гран При за семнадцать месяцев считался по очкам и рекордам лучшим в мире гонщиком. А кто же решится осудить лучшего в мире гонщика? Это не в порядке вещей. Потому трагическое событие определили как «Божий промысел» и, потихоньку опустив занавес, закончили эту драму.
Французы обыкновенно и в спокойном состоянии ни в малейшей степени не сдерживают своих чувств, густая же толпа в Клермон-Ферране была в тот день чрезвычайно возбуждена, и потому, когда Харлоу свесив голову плелся вдоль трека из зала, где расследовался инцидент, в направлении пункта обслуживания «Коронадо», свист, шиканье и яростные выкрики, сопровождаемые типично галльскими жестами, были не только яростные, но просто угрожающие. Не очень-то приятная сцена. Казалось, достаточно было малейшей искры, чтобы вспыхнул пожар и начался самосуд, расправа возбужденной толпы над Джонни Харлоу. Именно этого и опасалась полиция, следовавшая за гонщиком, чтобы помешать этой расправе. Но симпатии полицейских были скорее на стороне бушующей толпы, чем Харлоу, на которого они старались даже не глядеть.
В нескольких шагах от Харлоу, вместе с Даннетом и Мак-Элпайном, шел еще один человек, чувства которого были те же, что у полицейских и у зрителей. Резко подергивая ремешок своего шлема, Николо Траккиа шагал в точно таком же комбинезоне, как и Харлоу. Он считался фактически вторым номером среди гонщиков команды «Коронадо» и слыл записным красавцем. Темные волосы его вились, а зубы сияли так, что любой владелец завода зубной пасты счел бы за большую удачу использовать их изображение как рекламу своего товара, и загар его был таков, что все остальные рядом с ним казались бледно-зеленоватыми. Сейчас он выглядел, правда, не особенно жизнерадостным, потому что сразу бросалась в глаза злобная гримаса — особая черта легендарного Траккиа, которую никто не воспринимал равнодушно, но всегда с почтением или откровенным страхом, а иногда даже и с примесью ужаса. Траккиа смотрел на людей свысока, а товарищей по гонкам на Гран При называл попросту недоносками.