В салоне, кроме Аллена и маленькой Мэри, никого не было. С позеленевшими лицами, сцепившись пальцами, они смотрели друг на друга с выражением людей, у которых нет завтрашнего дня. Впервые я увидел Мэри без очков; очевидно, от дыхания Аллена они запотели, и она их сняла. Оказалось, что это весьма симпатичная девушка, лишенная той беззащитности, которая характерна для женщин, носящих очки. Что же до Аллена, то у него никаких дефектов зрения не наблюдалось.
Я взглянул на буфет, стоявший в углу. Застекленные дверцы его были не повреждены, из чего я заключил, что ключи Лонни Гилберта подходят к любому замку: следов ни пожарного топора, ни стамески я на них не обнаружил.
Хейсман спал у себя в каюте беспокойным, тревожным сном, но, судя по всему, был вполне здоров. Нил Дивайн, находившийся в соседнем помещении, больше обыкновенного походил на средневекового епископа. Лонни сидел на койке, спрятав одну руку, в которой он, судя по блаженной улыбке, сжимал похищенную бутылку виски.
Пройдя мимо каюты Джудит Хейнс — она не ужинала, — я вошел в последнее, насколько мне известно, обитаемое помещение. Старший электрик группы крупный, полный, розовощекий Фредерик Криспин Харботтл, подперши подбородок, с задумчивым и почему-то грустным видом жевал яблоко. По неизвестной мне причине все его звали Эдди: ходили слухи, что о себе он говорил в том же ключе, что и о другом знатоке электричества, Томасе Эдисоне.
— Прошу прощения, — произнес я. — На судне произошло несколько случаев пищевого отравления.
С вами, по-видимому, ничего не произошло. А как обстоит с Герцогом? кивнул я в сторону соседа, лежавшего к нам спиной.
— Живой, — с философским равнодушием произнес Эдди. — Стонал и охал, пока не свалился. Но он каждую ночь стонет и охает. Сами знаете, какая у Герцога ненасытная утроба.
Это было известно всем. Если человек может прославиться за какие-то четверо суток, то именно это произошло с Сесилом Голайтли из-за его невероятной прожорливости. Но при всем своем зверском аппетите Герцог походил на недавнего узника концлагеря.
Скорее по привычке, чем в силу каких-то иных причин, я наклонился к Герцогу и тотчас увидел широко открытые, наполненные болью глаза, вращавшиеся из стороны в сторону, беззвучно шевелившиеся серые губы на пепельном лице и скрюченные пальцы, прижатые к животу. Оставшийся без помощи много дольше, чем Смит, Окли или Джерран, Герцог находился гораздо ближе к роковой черте. Была минута, когда у меня опустились руки, но Герцог оказался гораздо упорней меня; несмотря на хилый вид, здоровье у него было железное.