Ей было так покойно, так хорошо и совсем не хотелось вставать и говорить ему, что пора ехать. Когда он, ласково погладив её по щеке, спросил:
— Не хочешь посмотреть весь дом? — она пробормотала:
— Потом.
Она почувствовала, как его большой палец касается её щеки, кончики его пальцев, лаская, скользили по щекам, губам, подбородку, поглаживая нежную кожу, спускались ниже, к шее, как будто он был слепцом, пытающимся на ощупь узнать её. Затем он начал расплетать её косу, распуская волосы, запуская ладони в эту шелковистую каштановую гриву. Она инстинктивно повернула к нему голову, прижимаясь губами к бьющейся у него на шее жилке. Она чувствовала вкус его кожи, его запах, губы её скользили все ниже, туда, к вырезу его рубашки, где атлас его груди покрывали жёсткие тёмные волосы.
Она услышала, как он судорожно втянул воздух, почувствовала сильное биение своего сердца и поняла, что совершенно не в состоянии вообще о чем-либо думать.
В своём страстном стремлении ласкать его и чувствовать его ласки, она забыла обо всем на свете, она жаждала получить то наслаждение, которое мог ей дать только он, и лишь невнятно простонала что-то, когда обнаружила, что они лежат на ковре у камина, отодвинувшись от подпиравшего их стула.
Он приподнялся на локте, сузившиеся глаза, смотревшие на её разгорячённое лицо, горели желанием. Она чувствовала, что тонет, тонет в этом тепле и в стремлении погрузиться в любовный жар. Её губы раскрылись, чтобы принять его губы, властные и жаждущие, проникший между ними язык свидетельствовал о его серьёзных намерениях.
Повинуясь диктату своего разгорячённого тела, она прижалась к нему, дрожа от острого наслаждения; когда его рука скользнула под её свитер и, нащупав пышную грудь, начала ласкать её, она поняла, что может умереть от этой сладостной муки. Она прижалась к его губам, требуя и умоляя продолжать, и вскрикнула, когда, прекратив вдруг возбуждающе поглаживать её затвердевшие соски, он оторвался и от её губ и поднял голову.
И в этот мучительный миг она вспомнила, что он всегда так делает, порождая в её слабом теле желание, возбуждая его до такой степени, что она готова на коленях просить его о тех восторгах, которые он обещает, но никогда не выполняет это обещание. Она не могла поверить, что все снова повторится, что она, как последняя дура, опять позволит ему проделать это с собой.
Теперь в любую минуту он может встать и уйти, глядя на неё с презрением и жалостью. И она не могла понять, почему.
Непонимание того, зачем он так поступает, было сильнее стыда за то, что она опять позволила ему мучить себя, сильнее неудовлетворённого мучительного желания.