Повернувшись, Мэл подперла подбородок кулаком, глядя на Джину своими широко раскрытыми бирюзовыми глазами.
– Что сказала девочка луне? Я забыла.
Джина тяжело вздохнула, признавая свое поражение, и поднялась из-за стола, где она собирала «пазл» с изображением залитого солнцем итальянского виноградника. Подойдя к окну, она крепко обняла девочку. Джина жалела ее – Мелисса была обречена вести ограниченную строгими правилами жизнь. Ее желанию вырваться на волю можно было только посочувствовать. Подобно большинству девятилетних девочек, Мэл была настоящим сорванцом, жаждущим приключений, поэтому Джине было особенно тяжело смотреть, как она томится. В глубине души итальянка считала, что Джесси слишком сильно оберегает свою дочь, будучи ansiosa, беспокойной, как мать самой Джины. Правда, вслух она никогда об этом не говорила.
– Хорошо, Мэл; – сказала она, усаживаясь на противоположном конце подоконника. – Я расскажу тебе эту сказку, но только если ты пообещаешь не выдавать меня. Пусть это будет между нами, capisce[3]?
– Si, si, capisce[4], – ответила Мэл, сверкнув глазами.
– Хорошо, – кивнула Джина, глядя на растущие за окном розы – гордость матери Мэл. – В Неаполе жила маленькая девочка по имени София, которая была очень сильно влюблена красивого парня по имени Энрико, тоже родившегося в Неаполе. Но он считал, что она еще совсем девочка, а ей очень хотелось показать ему, что она уже выросла. И однажды ночью она сняла с себя всю одежду и вышла на балкон. И там она в мольбе протянула руки к луне.
– И сказала… – в нетерпении проговорила Мэл.
– Santa Luna, Santa Stella, fammi crescere questa mammella[5].
– Здорово, – благоговейно прошептала Мэл. – Santa Luna, Santa Stella – святая луна, святая звезда… А как дальше?
– Святая луна, святая звезда, вырасти грудь у меня.
– Ax, splendido[6], – с энтузиазмом воскликнула Мэл. – Но ведь это еще не все? Она ведь прикоснулась к своей груди и повторила это еще восемь раз, правда?
– Да, всего надо было повторить девять раз, и без единой ошибки. Но София так боялась быть замеченной, что никак не могла сказать заклинание, не ошибившись, и простояла на балконе всю ночь. Там ее и застал отец, который заставил девочку признаться – ему и священнику – и запретил ей видеться с Энрико.
– die tristezza! – вздохнула Мэл. – Это так печально. Но ведь грудь выросла? Две груди, круглые, как луна?
– Ну, я не знаю, были ли они такими большими…
Мэл зашевелилась, пытаясь вытащить руку из рукава свитера.
– Что ты делаешь? – спросила Джина.
– Раздеваюсь.
– Е pazzola? Ты с ума сошла? Зачем?