— Прошу вас.
Лиза не двигалась.
— Как вы прошли сюда днём? У вас в театре знакомые?
Она глядела на него почти с мольбой. Он опять улыбнулся и спросил, пощёлкивая шпагой по своей выставленной вперёд ноге:
— Вы хотели видеть меня? Да?
Она отвела глаза. Он повторил тише:
— Вам хотелось встретиться со мной? Признавайтесь.
— Нет.
— Вы говорите неправду.
— Это неучтиво, — выговорила она быстро.
— Простите, — сказал он, улыбаясь ещё больше, — но я вижу вы не хотите сказать правду.
— Зачем же вы принуждаете меня говорить?
— Я не принуждаю. Я прошу. Что вас привело сюда в такое время?
— Случайность.
— Ах, случайность! — довольно засмеялся он. — Счастливая случайность. Счастливая для меня. А для вас?
Неожиданно Лиза села в кресло. Сильно сжимая одной рукой подлокотник, она приподняла другую ладонь к Цветухину, будто предупреждая его, чтобы он не приближался.
— Вы говорите со мной, как с девочкой, — сказала она. — Вы ошибаетесь. Девочка вряд ли могла бы понять, что вы избалованный человек. А я вижу — это так. Мне кажется, я это знала раньше, что вы избалованы. Я думала, что это, вероятно… вероятно, у актёра. Но я не думала, что вы недобрый. Вы мне показались другим. Если я ошиблась тогда и не ошибаюсь сейчас, это очень жалко.
Она была бледна, губы ещё вздрагивали у ней, когда она замолчала. Цветухин смотрел на неё с удивлением. Повременив, он слегка наклонился и произнёс озабоченно:
— Я не хотел вас обидеть. Вы, наверно, устали? Да? У вас экзамены?
— Да.
— Много ещё осталось?
— Три.
— И потом — конец?
— Конец.
— Совсем?
— Совсем, совсем! — сказала она, легко вздохнув.
— И начинается вольная жизнь, да? Куда же вы? На курсы? Или, может быть, в театр? Да?
Она покачала головой.
— Страшно? — спросил он с любопытством и, не дождавшись ответа, согнул шпагу, рассёк ею со свистом воздух и отошёл к окну. — Страшно, — сказал он утвердительно, — я понимаю вас, страшно. Берегитесь театра, берегитесь искусства. Вот зверь, не знающий пощады. Он либо поглощает всего человека, либо изрыгает его вон. Ему нужно все, и ему ничего не нужно, кроме себя самого. Слава богу, если он поглотит тебя безраздельно. Горе, если изрыгнёт.
Перед Лизой стоял совсем не тот Цветухин, который только что улыбался ей. Солнце охватывало его льющимся в окно свечением, стан его был силуэтно-чёрным, неподвижным, с откинутой рукой на эфесе шпаги, остриём воткнутой в пол.
— Подальше, подальше от этого зверя, — говорил он, любуясь вкрадчивостью своего голоса. — Лучше жить простой жизнью незаметного труда, чем здесь, у этого зеркала, с этими красками, в этих плащах. А женщине, особенно женщине, нужно обыденное, неприкрашенное счастье. И если бы вы спросили, чего я желаю вам, вам, молодой девушке, завтра вступающей в вольную жизнь, я бы сказал — любви, самой обыкновенной женской любви.