Сев на скамейку у проходной и закуривая под настороженным взглядом молоденького дежурного («Что этот штатский с портфелем задумал, может, шпион какой?»), Рудаки одновременно думал о том, как странно, что ему нравится Лефортово – не самый красивый из московских районов, с его казарменно-тюремной архитектурой, что не менее странным выглядит, если подумать, и совпадение названия переулка – Танковый – и имени начальника Военного института, который в этом переулке находится, генерала Танкаева Танкая Танкаевича, а если еще учесть и танк времен войны, установленный на пьедестале около проходной, то совсем уж бронетанковое что-то выходит, в то время как в действительности ничего бронетанкового тут нет.
«Специально, наверное, так сделали и генерала специально выбрали, – решил он, – чтобы сбить с толку всяких штатских шпионов с портфелями, вроде меня».
Рудаки выбросил сигарету и направился к проходной. Солдатик, увидев его маневр, весь напрягся и крепче сжал автомат, а потом, видно, сильно был разочарован, когда документы у него оказались в порядке, и скоро дежурный офицер увел его в таинственные глубины институтских коридоров и привел к майору Упырикову.
Майор Упыриков в полном соответствии со своим прозвищем был суров, и выражение лица у него было неизменно язвенно-желчное. Провел он с лейтенантом Рудаки собеседование, которое – подумал Рудаки – в новом времени назвали бы интервью, и итоги этого мероприятия были для Рудаки очевидно плачевными: вопрос, заданный ему майором по-арабски, он не понял, а когда тот его спросил, сколько раз он может подтянуться, и он ответил, что не знает, выражение лица стало у майора такое, будто бы у него открылось язвенное кровотечение, и он сказал, сморщившись:
– Я бы вас вместо курсов в другое место послал, лейтенант, но начальству виднее.
И потом начались хождения по разным службам, и закончились они только вечером, когда Рудаки улегся наконец на кровать в курсантской казарме и, уставившись в казенного цвета потолок, смог обдумать произошедшее с ним за этот день.
Сначала он думал о своем провале на интервью – приговор майора казался ему теперь совершенно несправедливым, и приходили ему в голову те самые остроумные мысли по поводу того, как следовало бы себя вести и что отвечать на собеседовании, мысли, которые немцы называют Treppengedanken – мысли на лестнице, когда выгонят тебя, и ты идешь по лестнице вниз, и про себя достойно, но – увы! – запоздало отвечаешь на все выпады обидчика.
Думал он о том, что вопрос майор задал на каком-то диком диалекте арабского, но что тем не менее суть этого вопроса он ухватил и мог бы ответить, но почему-то не ответил. Потом он узнал от Толи Шитова, что вопрос этот – единственное, что майор знает по-арабски, и что не диалект это никакой, а, как Толя выразился, «арабско-замоскворецкое» произношение майора Упырикова, но тогда, в первую свою ночь на казарменной койке, он этого не знал и переживал.