Хиромант продолжал сидеть, не говоря ни слова, разглядывая свои руки, а когда Чернецкий выдохся и перестал орать, вдруг сказал тихо, ни к кому не обращаясь:
– А вот интересно – у онанистов волосы начинают на ладонях расти.
Конечно, все присутствующие тайком проверили свои ладони, но только дурак Чернецкий, который только что кончил угрожающе размахивать руками, повернул их ладонями кверху и уставился на свои ладони, как баран на неожиданно возникшую на привычном пути изгородь. Общий хохот увенчал победу Хироманта – Чернецкий, грохнув стулом, покинул заведение, а Хиромант продолжал сидеть и молчать.
Странный человек был Хиромант, странно было и то, что он не пил, не пил вообще ничего – ни вина, ни водки, ни пива, и это в тот исторический момент, когда Империя уверенно скатывалась в бездну всеобщего пьянства и загула. Пили все: начальники и подчиненные, партийные и беспартийные, пили на работе и после работы, по праздникам и будням, по поводу и без повода. А Хиромант не пил. Но пьянство не осуждал, а напротив, поощрял.
Например, сказал он как-то сильно пьющему Окуню-актеру:
– Мало ты пьешь.
Окунь-актер опешил – такого ему еще никто не говорил, а не далее как нынешним утром жена ему жуткий скандал из-за пьянства устроила, а тут: «Мало ты пьешь».
– Издеваешься? – спросил Окунь-актер с ленивой обидой в голосе.
– Да нет, – ответил Хиромант, – тебе больше надо пить, и тогда, может, откроется тебе…
– Что откроется? – изумился Окунь-актер.
– Не знаю, как это у вас называется – карьера что ли? – тихо сказал Хиромант.
И действительно, запил вскоре Окунь-актер по-черному, но не в связи с советом Хироманта, а просто так. Запил настолько серьезно, что был помещен в вытрезвитель, где как раз находился знаменитый артист Таль, и вышли они из вытрезвителя вместе, и вместе опохмелялись, и в конце концов забрал Таль Окуня-актера в Москву, и стал он известен и знаменит. Говорил он, правда, потом, что об этом разговоре с Хиромантом не помнит, а карьерой своей обязан исключительно своему таланту.
Но не все предсказания Хироманта были благоприятными. Пестрый народ ходил в Кофейник, особенно во время оттепели шестидесятых: студенты из Университета и уголовники, проститутки и непризнанные, но жаждущие признания и славы поэты и художники; сидели там валютчики и фарцовщики, и «простые Советские инженеры» заходили после службы пить коньяк из кофейных чашечек.
Был завсегдатаем Кофейника и ассирийско-украинский поэт Евген Барда, писавший на украинском стихи ужасные, но публиковавшийся как представитель национального меньшинства. Немногочисленная община ассирийцев, традиционно! занимавшаяся в городе чисткой и мелкой починкой обуви, гордилась своим поэтом, и потому был Барда всегда при деньгах, угощал охотно, но взамен требовал слушать свои стихи, в которых щедро рифмовались украинские глаголы во славу Советской власти, открывшей ассирийскому народу дорогу в светлое будущее.