Как только он открыл тяжелую дубовую дверь столетнего здания и вдохнул въевшийся в стены запах чернил, плесени и старой бумаги, двадцать первый век с его супермаркетами, дискотеками, компьютерами и мобильными телефонами остался за этой дверью, а внутри его встретило канцелярское ведомство старой доброй Империи.
Новыми были только таблички и объявления на языке Независимой губернии – все остальное было старым и сохраняло неповторимый колорит несокрушимой бюрократической твердыни прошлого века. Стиль того времени был выдержан идеально: в нужной мере косо висела возле кассы картонка с вечным призывом пересчитывать деньги, не отходя; в нужной мере слишком низко было прорезано окошко кассы, заставляя просителей сгибаться и искательно заглядывать; в нужной степени были темны узкие извилистые коридоры; в необходимой мере были мучительно неудобны, даже на вид, стоящие возле кабинетов шаткие стулья, и крутая лестница на второй этаж своими истертыми до блеска скрипучими деревянными ступенями и шаткими перилами недвусмысленно предупреждала посетителей об ожидающих их наверху неизбежных трудностях и призывала еще раз серьезно задуматься о своей малости перед тем, как начать восхождение к бюрократическим высотам.
Рудаки должным образом внял этому немому, но очевидному предупреждению и, задержавшись у первой ступеньки, подумал малодушно: «А не отложить ли до завтра?». Однако опрометчиво, как тысячи наивных до него, решив, что дело-то небольшое – всего лишь печать поставить, передумал откладывать и начал восхождение.
Конечно же, он обманулся в своих надеждах – дело оказалось нешуточное, об этом свидетельствовала довольно большая очередь просителей, толпившихся на узком пятачке у закрытой двери, и два объявления на двери почему-то на русском языке. Одно оповещало о том, что в канцелярии технический перерыв, а второе предупреждало несведущих о том, что «мокрая печать ставится владельцу документа лично», и слово «лично» было подчеркнуто двойной линией.
Всю свою жизнь он страдал от того, что язык официальных бумаг и объявлений был для него абсолютно непостижим – всегда он находил в нем множество скрытых смыслов, которые не находили другие. Вот и сейчас второе объявление показалось ему загадочным и чреватым множеством дополнительных действий. Дело было в том, что ему нужно было поставить именно мокрую печать.
«Как можно поставить куда-либо сухую печать, – думал он, – не говоря уже о том, чтобы поставить ее владельцу». Кроме того, и это было самое неприятное, не был он уверен, что его можно считать владельцем приказа о его восстановлении на работе, скорее, казалось ему, владельцем этого документа можно было счесть ректора, которого едва ли уговоришь подняться по этим роковым ступеням.