У калитки стоял отставной полковник Рудницкий – сосед приятеля по даче и старый знакомый Рудаки, и был отставной полковник навеселе.
– Аврам?! – воскликнул Рудницкий. – Вот так встреча! Ты что здесь делаешь? А Валера где?
– В Польше Валера, на заработках, – ответил Рудаки, – собирает там что-то, хмель, кажется, а я вот дачу решил проверить.
– Очень кстати, – сказал Рудницкий, хотя не понятно было, что именно кстати, и показал на бутылку, которую бережно прижимал к груди. – Это дело надо отметить – у меня как раз смородиновая наливочка созрела. И яблоки, – он продемонстрировал пакет с яблоками, открыл калитку и нетвердо направился к даче.
Они расположились за антикварным столом. Рудаки разыскал и вымыл стаканы, тоже антикварные – граненые, убрал остатки пиршества бродяг, и после второй Рудницкий уже рассказывал о своей непростой кафедральной жизни, где разболтанный штатский личный состав дисциплины не понимает и к мнению старших не прислушивается должным образом, и остановить его было невозможно.
Рудаки знал Рудницкого давно – учился с ним вместе, правда, на разных курсах и потом встречал то там, то тут. Как-то давным-давно в Дамаске напугал он Рудницкого страшно в местном аэропорту – тот летел куда-то через Дамаск на задание и стоял в ожидании своего самолета, сувениры разглядывал, а Рудаки в аэропорту свой человек тогда был – встречал и провожал «хубару»[20] советскую, подошел он тогда сзади к Рудницкому и хлопнул по плечу, а тот с испугу пистолет выхватил. Смеху потом было, но это потом, а сначала их обоих загребла сирийская военная полиция – хорошо, что у Рудаки «садык»[21] там был, полковник Аднан Башир. Но все это было страшно давно, в другой жизни, а сейчас полковник Рудницкий маялся на гражданке – преподавал язык в каком-то институте и никак не мог примириться с гражданской безалаберностью.
Они уже почти прикончили смородиновую, и Рудницкий принялся рассказывать какую-то тягучую историю из своей африканской службы, про комиссию какую-то из Генштаба, которой он чем-то не угодил, и его чуть было не отправили в Союз, а Рудаки, слушая его, вспомнил другую его историю, которую очень любил, так как была она не только смешной, но и будила в нем какое-то странное чувство, гордости что ли… Что ни говори, а великая была Империя, и над ее просторами и над просторами ее колоний и сателлитов действительно никогда не заходило солнце. А история была такая. В одной то ли африканской, то ли восточной какой стране служил незаметный советский капитан. Ничем он особенным не отличался – служил себе, как все, учил местных вояк суворовской «науке побеждать» в интерпретации генштабов-ских головотяпов, водку пил, когда была, или местное пойло, когда водки не было. Отличался он только тем, что пил он не только со своими боевыми товарищами, а был у него садык-собутыльник из местных, тоже капитан. Пили они с этим садыком разные напитки и говорили о разном, в том числе и о великом и всепобеждающем учении марксизма-ленинизма, и очень местный капитан это учение уважал.