Конечно, не к тому стремился Христос. В его время социальный вопрос и не мог быть поставлен. Отвечая на каверзный вопрос, он сказал: «Воздайте кесарево кесарю»… Кесарю уже столько воздавали, что теперь все — его. Но бедняк знал, что за все, что он потерял в этом мире, потом ему воздастся сторицей. Более ловкой сделки нельзя себе представить!
Богач находит еще средство залучить к себе Христа, помириться с ним, хвастаясь своим «милосердием». Ведь он все-таки добрый; он надеется, что таким путем, нимало не лишаясь своих привилегий на земле, он и после смерти получит лакомый кусочек.
«Больше радости давать, чем получать». Чорт возьми!.. Это-то и есть самое отвратительное. Одно из худших страданий и унижений нищеты, отнюдь не лишенной чувства любви, — «всегда получать и никогда не давать».
Даже из этих слов Христа (приведенных Павлом — Деяния, XX, 35) капитализм извлекает выгоду, доставляя одним богачам прекрасную, благородную радость милосердия, открывающую им к тому же двери рая.
В тот же день, когда церковь извратила, обошла такие ясные слова Христа: «Продай все достояние твое, а деньги раздай неимущим», она сильно испортила себе игру. Войдя в соглашение с тем, что Евангелие называет маммоной и что есть, в сущности, самый дух капитализма, она сразу обнаружила слабость христианства. И опять виноват здесь не Христос; эта слабость не могла бы обнаружиться, не была бы слабостью, если бы его, Христово, учение было полностью проведено в жизнь; т. е. если бы церковь не пыталась истолковать слова Христа, а просто осуществила бы их на деле. Поэтому можно сказать, что коммунизм вырос из предательской деятельности христианства и что в существовании коммунизма не было бы смысла, если бы не обанкротилось христианство. Эта ранее не замеченная слабость заключается в том, что христианство (конечно — косвенно, невольно, но ощутимо) играло на-руку капитализму;[1] так что в прямых интересах капиталистов было покровительствовать христианской религии и даже, как ни парадоксально это покажется, объявить себя христианами.
Большинство католиков, убежденных христиан (я знаю таких, и притом — замечательных), не видят всего этого; не могут видеть. Они живут восторженной мечтой о христианстве, каким оно должно быть, каким они хотели бы его видеть, и которого нет.
— А не поступаете ли вы так же по отношению к коммунизму? — спрашивают они меня.
— Между нами то большое различие, что вы в самих себе осуществляете свою религию, в то время как я один не могу осуществить коммунизм.
Христианство может, таким образом, достигать в иных душах совершенства.