Иногда я подходила к зеркалу, разглядывая глыбу голого живота, он шевелился и рельефился, как Солярис, из него обозначались головы, колени и локти. Умом мне было плохо понятно, что это дети, и я скорее относилась к этому как к некой абстрактной разумной массе, с которой вела диалоги, которой жаловалась на жизнь и к которой обращалась с просьбой не лупить меня ногами по внутренним органам во время разборок, которые у них уже тогда начались. И просьбы мои, надо сказать, уже тогда оставались без внимания. Звериным инстинктом я понимала, что теперь не одна в границах собственной кожи, но интеллектуальным опытом я ведала только то, что ответственность за выживание всех троих в шестеренках медицинской машины несу в одиночку. И дрожала от этого как осиновый лист по мере приближения счастливого дня, к которому меня готовили как к судному.
Однажды ночью я проснулась в луже воды, о смысле которой мне никто ничего никогда не объяснял. Вокруг спали взрослые тети, и было неудобно будить их дл глупых расспросов. Я тихонечко поковыляла к посту. Медсестра храпела, накануне приложившись к разведенному спирту. Вода продолжала течь.
— Пожалуйста, — трясла я ее плечо, — мне нужна помощь.
— Женщина, ну что вы все никак не угомонитесь, спать надо ночью, — зарычала дежурная сестра.
— Какая-то вода течет, я не понимаю, — мялась я.
— Вечно одно и то же... Сколько хоть времени?
— Не знаю, я без часов.
— Ну так пойди посмотри. Тебе это надо или мне? Как последняя дура, я засеменила к часам в другой конец коридора, комплексуя от текущей на линолеум воды и того, что не даю спать человеку.
— Пять часов, — доложила я, вернувшись.
— Ладно, пошли, — сказала медсестра, вяло встала и поплелась по коридору.
— Куда пошли?
— На кудыкину гору... рожать пошли, женщина.
— Рожать? — у меня отнялись ноги.
— Что ты стоишь, женщина, как деревянная? Иди в лифт.
На автопилоте я зашла в лифт, а медсестра завезла туда каталку.
— Ложись на каталку.
— Зачем? — прошептала я.
— Инструкция такая. Воды отошли, значит, надо лежать.
— Зачем же вы меня через весь коридор к часам гнали?
— Вот родишь ребенка, его воспитывать будешь. А меня нечего воспитывать, а я за семьдесят рублей за каждой из вас бегать не обязана. Иностранцы хоть подарки дарят...
Предродовое отделение представляло зал, уставленный аппаратурой и кроватями, на которых лежали и страшными голосами кричали женщины.
«Как обидно умирать такой молодой, такой красивой, такой талантливой», — горько думала я.
— Женщина, уже, наконец, по-человечески ляжьте на спину! — заорал молодой парень в белом халате.