Cергея знобило, и он изрядно постанывал, когда неловко подворачивалась раненная в последнем бою нога.
Гриценко тяжело вздыхал при виде аккуратно сложенных штабелей пиленого леса возле дороги. Он прикидывал, какую хату можно было построить из этих бревен, не будь войны.
Алексей шел впереди и мысленно казнил себя: как мог он не предпринять никаких мер предосторожности? Что стоило оставить кого-нибудь на часах – гляди, не застал бы их врасплох этот гад. Он мучительно искал выхода из создавшейся ситуации и с горечью убеждался: бежать невозможно. Лес просматривался на добрую сотню метров, а пуля куда быстрее, чем их ноги. Что предатель будет стрелять, Алексей не сомневался. Конечно, можно было рискнуть – впереди их ждал неминуемый расстрел, от фашистов пощады ждать не приходилось. Но тонкая нить надежды удерживала его на месте: а вдруг?
Дорога круто повернула влево, огибая косогор, поросший молодыми сосенками. Дальше простиралась открытая местность, кое-где поросшая кустарниками. Она плавно переходила в болотистую низменность.
Выстрел ударил неожиданно гулко. Но никто из пленников Игната не упал. Не сговариваясь, все они бросились врассыпную, еще не успев осознать случившегося.
– Постойте! Куда вы! Из-за придорожных кустов на дорогу вышел, тяжело дыша, Никанор Кузьмич со старенькой берданкой в руках.
Первым опомнился Алексей. Он мигом подскочил к ошеломленному Игнату, тупо смотревшему на раздробленный пулей берданки приклад автомата, и, вложив в удар всю свою ненависть, опрокинул его на землю.
Подбежали и остальные.
Все еще не веря в свое спасение, они сгрудились вокруг предателя; брызгая кровавой слюной, он ползал у их ног.
– Еле успел напрямик. Годы уже не те… Старик с трудом перевел дух.
– Отец… Слова застряли в горле, и Алексей, крепко обняв Никанора Кузьмича, поцеловал его.
– Что будем делать с ним? – когда улеглось радостное возбуждение, спросил Алексей у своих товарищей.
– В расход гада! – резко сказал Никифор. Он с ненавистью смотрел на окровавленную физиономию предателя.
– Сынки… Никанор Кузьмич, сгорбившись, низко склонил голову.
– Сынки, отдайте мне его. Один он у меня… беспутный. Родная кровь.
Пожалейте старика. И вас матери ждут. И его… ждала. Простите, Христа ради. Может, человеком станет, поймет, что на чужом горе счастья не построишь… Скупая слеза хрустальным ручейком прочертила щеку старика и запуталась в бороде.
Хмуро стояли, потупившись, беглецы, думая каждый о своем.
– Пойдемте, – наконец решительно сказал Алексей. – Пусть живет… Он крепко пожал руку старому лесничему.