Полковник снял трубку:
– Холмогоров слушает... Кто?.. Здравия желаю, Виталий Владиславович, – и по мигом переменившейся интонации стало ясно, что полковника беспокоит очень большое начальство, – Виталий Владиславович, я... Никак нет, я... Так точно, я... А он отсутствует... Да, его вызвали в Большой Дом... Вроде бы брифинг... Так точно, передам ему ваше приглашение. А я... Да, всего доброго, – а когда Игорь Борисович положил трубку, это был уже совершенно другой полковник Холмогоров. Разъяренный, аж дым из ушей, полковник Холмогоров.
Старший прапор на всякий случай втянул просторный живот. И вместо груши по фигуре стал похож на баклажан.
– Что ты там скулил про хлебную пайку? – обратил гневные очи полковник Холмогоров на ставшего ниже ростом заведующего пищеблоком.
– Да я в том смысле, что натуральная экономия средств получается, – скоренько переметнулся во мнении старший прапор, запихивая пачку сигарет обратно в карман.
– Внушительная экономия, – продолжая пыхтеть раскаленным чайником, согласился Холмогоров. Тут же ему пришла в голову какая-то интересная мысля, и в ее рамках полковник нашел применение энергии старшего прапора Федосеева, – А пригласи-ка ты ко мне, мил друг, начфина. Нам средства задерживают? Задерживают. Экономия нужна? Нужна. Вот мы с начфином и посидим-покумекаем над расходами. Поищем, где еще какую копейку на контингенте сэкономить возможно?
Грохот алюминиевых ложек, со всей дури лупящих по днищам мисок давно был сержанту Баланюку по барабану. Не пронимала эта мелодия толстую кожу сержанта. Начальство распорядилось закручивать гайки, значит следует закручивать гайки без лишнего гнилого базара. А что контингент не рыдает от счастья, так покажите такой контингент, который стал бы на уши от радости, когда его гнут к ногтю?
Коридорный вертухай сержант Баланюк раскачивался с пятки на носок под доносящийся из камер сквозь дверную броню истеричный лязг мисок и не слышал скрип своих сапог. Гораздо крепче, чем грохот, сержанта донимал зуд.
Ноги в сапогах прели так, что опосля дежурства носки хоть отжимай. А там, где прелость, там и грибок. Второй год Баланюк сражался с грибком с переменным успехом. Залечит, а в другом месте меж пальцами снова надуваются твердые мутные горошины. И ногти всегда желтые и хрусткие, будто сержант Баланюк курит при помощи пальцев ног. И ведь хворь такая срамная, что с приятелями даже неловко как-то обсуждать. А эти мази, что ящик рекламирует, изобретены только для похудения карманов.
В двадцать третьей трещат и скрежещут миски четыре. Причем, явно сменяясь, то есть кто то руководит, и звук идет почти одинаковый, ровный уже не меньше часа. А вот в двадцать четвертой прописаны слишком горячие головы. Ухнули молотить всем скопом, и вначале у них получалось громче, чем у бодающегося с экскаватором бульдозера, а теперь подустали, халявить начинают, будто звук постепенно приглушают.