– Он и так не взял, вы и так посрамили Саппоро.
– А то не посрамили! – опять загоготал Васька Пугач. – Сорок лет стоим на башне!
Поклонившись, Мардарий доложил Шубникову, что к нему пришли. В улыбке Мардария была оскорбительная многозначительность. Шубников хотел было отчитать его, но лишь сказал:
– Поставь ей табуретку. Не здесь. Вон там, у ног.
Перед рассветом Шубников в мыслях определил Любови Николаевне служебное место, промежуточное или связное, в его отношениях с судьбой. Мысль Шубникова была непроизнесенная, но отчетливо выраженная, и не узнать о ней Любовь Николаевна не могла. Шубников ощутил к тому же, что сейчас ему не нужна женщина-тело, в крайнем случае он мог востребовать Тамару Семеновну для житейских необходимостей, и ни в какие светелки ездить он более не желал.
– Садитесь, – указал Шубников Любови Николаевне.
– Я могу и постоять, – улыбнулась Любовь Николаевна.
– Садитесь, – строго сказал Шубников.
Любовь Николаевна присела на табуретку, оглядела стены: в доме Шубникова она была впервые.
– Я вас слушаю, – произнесла Любовь Николаевна.
– Бессмертие, – сказал Шубников.
Любовь Николаевна не ответила.
– Бессмертие! – нетерпеливо повторил Шубников. – Мне!
– Я услышала. Но правильно ли я вас понимаю…
– Полагаю, что правильно. Бесконечность жизни.
– Вам может стать скучно. Не многие желали бессмертия. Напротив, оно было наказанием. Вам должно быть известно о страданиях Агасфера. Или Картафила.
– Бесконечно большой величине не бывает скучно, – сухо сказал Шубников.
– А бесконечно малая стекает в нуль, – сказала Любовь Николаевна.
– Это вы к чему? – раздраженно взглянул на нее Шубников. – Я требую от вас вовсе не нуль.
– Да, – согласилась Любовь Николаевна. – Но, по вашим понятиям, бесконечное несотворимо и неуничтожаемо. Вы к несотворимому и неуничтожаемому не принадлежите.
– Не вам судить об этом! – закричал Шубников. – Я вам приказываю, и будьте любезны!
– Выполнить ваше приказание не в моих возможностях.
– Свяжитесь с теми, у кого возможности есть. Немедленно.
– Увы, ничего не изменится.
– Но как же! Как же! – воскликнул Шубников. – Это ведь несправедливо!
Слезы были на его глазах. Шубников искренне считал теперь, что назначение ему жизненного предела – несправедливо, обидно и приведет к несчастью всего человечества. Отчасти он жалел, что избрал в разговоре неверный тон, возможно, надо было не кричать на женщину, а разжалобить ее, вызвать в ней сострадание матери или хотя бы любовницы. Впрочем, заискивания перед Любовью Николаевной могли привести и к унизительному положению, и это после вчерашнего величия!