– Я полагаю, – сказал Михаил Никифорович, – вы знаете о кончине Валентина Федоровича Зотова.
– Да, – сказала Любовь Николаевна, – я была на похоронах и поминках.
Михаил Никифорович взглянул на Любовь Николаевну. Шутит она или говорит всерьез? Не сообщит ли следом, что приносила цветы на могилу Валентина Федоровича?
– Нет, я не приносила цветы, – сказала Любовь Николаевна. – Здесь совсем иной случай, нежели с вашей матушкой.
– Полагаю также, – сказал Михаил Никифорович после некоторого молчания, – вам известно, что Валентин Федорович завещал свой пай мне.
– Этот пай уже ваш, – кивнула Любовь Николаевна. – Завещание вступило в силу три дня назад.
Михаил Никифорович встал, подошел к окну, постоял, вернулся к письменному столу, сел.
– Вы ведь обещали, – сказал он, – что без меня в Останкине плохого не случится. Я вам поверил.
– Я виновата, – сказала Любовь Николаевна. – И не виновата.
– Вы могли предотвратить гибель Валентина Федоровича?
– Не знаю, – покачала головой Любовь Николаевна. – Наверное, и не смогла бы.
– Но вы и не пытались препятствовать его гибели?
– Да, – сказала Любовь Николаевна. – И не препятствовала.
– Какие на то были причины?
– Посчитайте причиной мою беспечность. Пусть это вас обрадует и успокоит. Или мою безалаберность. Или…
– А почему вы не смогли бы предотвратить гибель дяди Вали, если бы попытались предотвратить?
– Возникло многое, – сказала Любовь Николаевна, – чем я не могу управлять. И произошло стечение обстоятельств, созданных не мной… И не только мной. Предположим, и вами тоже.
– Любовь Николаевна, – сказал Михаил Никифорович, – вы были искренни и честны со мной, когда говорили, что находитесь на краю обрыва, что вам страшно? Или вы тогда желали с какой-то целью разжалобить меня?
– Михаил Никифорович, – надменно произнесла Любовь Николаевна, – вы теперь располагаете силой в три рубля восемьдесят четыре копейки, а потому я обязана выслушивать любые ваши выражения.
– Достаточно ли этой силы в три рубля восемьдесят четыре копейки, – сказал Михаил Никифорович, стараясь сдержать себя, – чтобы вы навсегда исчезли из Останкина?
– Нет, – сказала Любовь Николаевна, – этой силы недостаточно.
– Но вы остались на краю обрыва или вам вышло облегчение?
– Сегодня я вам не скажу об этом.
– А новые разговоры между нами могут и не случиться.
– Воля ваша, коли так, – улыбнулась Любовь Николаевна, но с некой грустной загадочностью, будто приоткрывая дверь в дальние тайны. – Вы сами себе причините боль. Как знать, может, и не будет у вас иной суженой.
– Наверное, мне станет больно и плохо, – сказал Михаил Никифорович. – Однако сад должен быть. И сад должен цвести.