– Кому бы вздумалось, братец? – едва слышно выговорила Велета. – Уж ты вразуми меня, недомысленную…
Варяг ответил:
– Да ты его, может, в гриднице видела мельком. Голубоглазый такой, Яруном зовут.
На бедного побратима жаль было смотреть, так он за эти дни осунулся и почернел. Неудивительно, что разжалобил даже Мстивоя. Велета сидела, крепко зажмурившись, лишь на ресницах дрожали жгучие слёзы.
– Твоя воля, братец милый…
Ярун шагнул, воскресая: унести на руках, зацеловать до смерти, всю рыбу в море переловить для свадебного веселия… Воевода продолжал неумолимо:
– Сама что скажешь? Знаешь ведь, неволить не буду…
Велета наклонила голову ещё ниже и прошептала:
– Одну ласку видела я от тебя, братец любимый… Чёрной девкой буду тебе, у порога спать лягу… только не отдавай…
Вождь повернулся к Яруну и чуть развёл руками, мол, сделал что мог, не обессудь. Блуд в сердцах стукнул себя кулаком по бедру. Он тоже хотел, чтобы они поладили.
Ярун, раненный насмерть, толкнул Блуда с дороги… Воевода преградил ему путь, вытянул руку. Яруну туго давалась чужая галатская молвь, но отчаяние помогло.
– Рит герейс… велор… лубийяс, – простонал он, давясь тоскою и горем. – Я люблю тебя! И хочу, чтобы ты любила!..
Велета ничего не ответила, не подняла головы. Тихая, маленькая, неподвижная. Лицо вождя на миг напряглось, но он промолчал. Он редко открывал рот, если мог обойтись. Я слышала об одном хорошем старом народе: у них кивок головой больше значил для чести мужей, чем самая ужасная клятва.
Ярун застонал и побрёл прочь по берегу, спотыкаясь. Ловкий охотник, умевший пройти по жёрдочке над кипящим порогом. Вождь проводил его взглядом.
Потом они с Блудом ушли, а мы остались.
Следующие несколько дней Ярун ходил за воеводой как хвост. Он не пытался с ним заговаривать – молчал целыми сутками. Просто цеплялся, словно попавший в болото. Увязался с вождём, когда тот отправился на мхи потешиться с соколом, погонять пернатую дичь.
Там, в болоте, тянулись извилистые протоки, падавшие в реку Сувяр. В чёрной воде лежали кувшинки и белые лилии; с наступлением лета я часто наведывалась к ним на лодке, подаренной Славомиром. Возила Велету, пугала её, показывая пустые кабаньи лёжки по берегам. Последнее время я плавала здесь одна, Велете запретил брат. И вот почему. Старейшина Третьяк приходил в крепость жаловаться на лютого вепря, портившего огороды. У вепря, сказывали, был приметный шрам на плече; смелые сыновья Третьяка хотели добыть зверя да сами еле спаслись. Пошли по щетину и собственных бород едва не лишились. Третьяк говорил, вепрь наверняка был не простой. Обычным охотникам не по могуте. Разве воинам, которых пристальней берегут могучие Боги…