Он посмотрел на меня, как обычно, без всякого выражения.
– Девка глупая… – сказал негромко. – Того ли тебе надобно?
Он видел меня насквозь и, конечно, был прав, под стрелами недосуг отказываться и плакать, проситься домой…
– Будешь ходить на моём корабле, – приговорил он наконец. – Дело найдёшь, но у весла чтобы я тебя не видал.
Я успела уже понять, что в его глазах соколиное знамя прибавило мне не много достоинства. Я почувствовала, что краснею. Я выговорила:
– Я умею грести…
Воевода молвил спокойно:
– Пока меня здесь ещё слушаются, грести ты не будешь. А не любо, так я никого силком не держу.
Мне потребовалось усилие, чтобы сказать не слишком поспешно:
– Любо, вождь…
– Дитятко, – улыбнулся мой наставник, когда я пришла к нему за советом. – А ведаешь ли, где Бренн добыл своё прозвище?..
Этого мы с Блудом не знали, и я наморщила лоб: в самом деле, я нарекла бы Мстивоя… Строгим. Может быть, ещё Гордым. Но Ломаным? Того ради, что жизнь нелёгкую видел?..
– Однажды, – поведал нам Хаген, – ему перебило ноги веслом в бою, когда сталкивались корабли.
Я хотела сказать, что не боюсь всё равно, но рот не открылся. В четырнадцать лет я сломала правую руку. Споткнулась, пришибла нежные косточки о бревно. Я помнила, как перепуганные братья тащили меня через двор, сама я не шла, подгибались чужие коленки, даже и говорить не могла, плакала только… Вождь ходил не хромая, но прозвищ зря не дают.
Хаген добавил задумчиво и печально:
– Они оба потом сожалели, что не погибли. И Бренн, и Вольгаст.
Вольгаст, это был другой птенец разорённой Неты-Гнезда, тот, что ныне сидел воеводою на озере Весь. Стало быть, и ему крепко досталось в памятной битве. Моя мать тяжело рожала Белёну, в отчаянии сама звала к себе смерть. Я рассудила: если меня в бою не прикончат сразу, лишь искалечат, пусть кто-нибудь иной жалеет о смерти, не я. Подумаешь, рука или нога!.. Голова была б на плечах. Мой наставник разгладил седую бороду и сказал:
– Их всего-то тогда двое выжило… из тридцати трёх.
На другой день я впервые смотрела на берег с корабля… Раньше, владея лёгонькой лодочкой, я никогда не отваживалась высовываться далеко. Да и незачем было. Когда берег уже совсем отодвинулся и начал прятаться в редкой серенькой дымке, я раскрыла припасённый мешок и вытащила чёрного петуха.
Непокорённая птица тотчас метнула клювом мне в руку – я едва успела отдёрнуть. К жилистым лапам был привязан камень. Этого драчливого я выменяла на полное решето плещущих карасей. Всем хорош был горластый, но хозяева ловили его чуть ли не с радостью: не давал проходу малым ребятам, злого пса не пускал из конуры. Я разглядывала тугой малиновый гребень, роскошный переливчатый хвост и предвидела: ныне уже восплакали по нему, в самую крепость кинулись выручать… пусть опять выдирает наседкам перья из спин, взлетает на голову самому хозяину и хозяйке – утро не утро без хлопанья его крыл, без оглушительного гортанного крика! Кто встретит ясный рассвет, кто прогонит злобную нечисть, рыщущую в ночи?..