Теперь я понимаю – он всё-таки не пожаловался бы мужчине. Не зря у последнего края зовут давно умершую мать. Я принялась уговаривать Блуда подняться, манила назад, в тепло, в дружинную избу. Я даже поцеловала его раз или два. Белёна когда-то хвасталась мне, нецелованной, плела разные небылицы о сладкой истоме и замирании сердца. Наверное, это были совсем другие поцелуи. Потом я пригрозила Блуду – не встанет, возьму на руки и отнесу. И отнесла бы, такую кожу да кости. Вот Славомира больного я б точно с места не сдвинула. Что помогло, уж и не знаю. Блуд наконец поднялся и закрыл глаза, как в полусне, я обхватила его, шаткого, поперёк тела, повела по тропке наверх.
Дома при виде нас, бредущих в обнимку, конечно, опять первым долгом стали смеяться.
– Колышки в подол взялась собирать! – узнала я полный сдавленной ярости голос Славомира. Он так и прорычал эти слова, хотя и негромко. – Серебра ей не надобно!
Блуд не поднял головы, ему было уже безразлично. Тогда ребята что-то заметили, в десять рук выхватили его у меня. Мне некогда было смотреть, смутился ли Славомир. Мы живо слупили с новогородца одежду и уложили его на лавку, и Хаген зрячими пальцами ощупал бледное тело. Блуд лишь изредка вздрагивал.
Мой наставник спросил его, пробовал ли он гнать злого червя. Блуд довольно долго молчал, потом равнодушно и нехотя рассказал, как трижды травил себя мало не насмерть.
– Стало быть, не червь, – заключил старец уверенно. Он велел напоить Блуда горячей водой и потеплее закутать.
Блуд всё вытерпел молча и разлепил губы только однажды:
– Зря возитесь.
Тут пришёл воевода, и мне велели сказывать снова. Варяг слушал молча, поглядывая на брата.
– Ты и ты, – кивнул он на нас с побратимом. – Чтобы он был ночью присмотрен и днём не скучал. А ты, отец, поставь мне его на ноги. Этот воин мне нужен.
Безразличие на миг покинуло Блуда, он посмотрел на вождя, хотел говорить, но передумал и отвернулся к стене.
Несколько дней Хаген совсем не велел давать ему пищи, только поить. Блуд с трудом глотал горькие травяные отвары. Ему было плохо, он совершенно ослаб и мучился дурнотой. Мы с Яруном не оставляли его одного, сидели по очереди.
– Мне, что ли, лечь заболеть?.. – однажды сказал мне Славомир. И постучал себя по широкой твёрдой груди: – Ну хоть плачь, не липнет ко мне.
– Лучше ты не хворай, – сказала я искренне. Он отошёл обрадованный, словно я что ему пообещала.
Будь моя воля, я бы, наверное, всё же попробовала впихнуть Блуду жидкой овсянки или целебного козьего молока, но Хаген настрого запретил. Голод, сказал мой наставник, должен был доконать либо Блуда, либо болезнь. Вмешиваться нельзя.