Или, может, во сне примерещились мне
Хлебородные земли на той стороне?..
– Это же из нашей песни, – отчего-то сдавленным голосом пробормотал халисунец. – Её поют у нас на пирах, когда наступает пора вспомнить былую славу и подвиги. Это «Песнь о походе за Реку»…
– Вот видишь, – сказал Волкодав. – Не удивлюсь, если ты даже найдёшь у Зелхата одну-две строки из неё, которых никогда раньше не слышал. Думай сам, стоит ли ради этого месяц сидеть в библиотечном чертоге… А известно тебе, что именно за эту книгу учёного отправили в ссылку? Недоброжелатели, склонившие к себе ухо шада Менучера, вменили в вину Зелхату, что он впервые не пожелал выставлять твоих предков жестокими и жадными дикарями, как принято было раньше. Он предпочёл рассказать о народе, чьи земли поразила столь жестокая засуха, что племена вынуждены были стронуться с места, тесня более благополучных соседей…
При этих словах Бергай даже приосанился. Услышать о себе со слов наследного недруга нечто лестное или, по крайней мере правдивое, – дорогого стоит!.. Волкодав не стал сверх меры подогревать его гордость.
– Зелхат, – сказал он, – пишет также о том, что тогдашние шулхады ваших племён, как, впрочем, многие жившие и до них, и позже, совершили великую ошибку. Вкусив первые победы, вожди стали всё более уповать на могущество своих мечей. Задумав что-либо получить, они уже не хотели договариваться, выменивать и уступать, предпочитая брать силой. Так умножилась несправедливость, и через двести лет это привело Великий Халисун к крушению и упадку…
Бергай отвёл глаза и угрюмо сжал губы. Волкодав знал, о чём он думал. О том, что два века Великого Халисуна были поистине золотым временем, порой изобилия и безопасности, когда к могучей державе не смел подступиться ни один враг. О том, как ликовала земля, возделанная местными пахарями под защитой непобедимых конников с запада. О том, какие смышлёные и красивые дети рождались у шулхадов и воинов от саккаремских наложниц… И когда оседлые землепашцы подняли неожиданное восстание и в битве всё у той же пограничной реки с бешеной яростью напали на тех, кого по справедливости должны были бы благодарить, – это следовало уподобить губительной снежной буре во время весеннего цветения…
Так по крайней мере гласили сказания, которые Бергай слышал с младенчества. И вот теперь ему пытались внушить, будто великих шулхадов прошлого погубило вовсе не предательство саккаремцев, а собственная неправда. И кто же внушал? Наставник, которому за недолгое время учения он привык доверять, которого почитал человеком справедливым и мудрым! Как с подобным смириться?