Над каналами, отражаясь в водах, висело пунцовое солнце. Птицы, прислушиваясь к тишине, пели свои предвечерние песни. И так щемило душу несоответствие между спокойной и вдохновенной щедростью природы и мелкой суетой человека, проводящего жизнь в постоянном соперничестве, в предательствах своей совести и дерзком вызове Богу. Спросил я себя, терзаясь необъяснимою болью, верю ли я в Господа, коли подчиняюсь людской суете? И, стыдясь, принуждён был ответить, что не верю и не могу верить в того Бога, которого злые люди используют в преступных замыслах. Мой Бог отвергал людскую корысть. Мой Бог не требовал ни веры, ни безверия, он требовал только правды чувства и правды жизни, он требовал свободы людей и их равенства в созидательных устремлениях, но сия необузданная фантазия никак не складывалась в моей душе в законченную картину…
Я созерцал многокрасочное зрелище заката, стоя у мраморной балюстрады перед дворцом, когда ко мне подошёл генерал Гудович.
– Капитан, тебя требует государь! Позволь полюбопытствовать, чем ты так расположил его в свою пользу?
Я не мог быть уверен, что Пётр Фёдорович вовсе умолчал о разговоре со мной – он был так беспечен.
– У каждого из нас свои задачи, ваше превосходительство, – с поклоном отвечал я, многозначительно улыбаясь. – Или вы считаете, что мы смеем уже теперь полностью сложить свои полномочия?
Он пожал плечами. Но перед спальней государя сказал:
– Надеюсь, ты известишь меня, о чём тебя попросят?
– Разумеется, – сказал я. – Я извещу вас обо всём, что будет достойно вашего внимания. В пределах того, чего требуют мои собственные задачи, если передо мной не будут поставлены новые.
Он кивнул с озабоченным лицом. Ему было известно, кто я таков и для чего приставлен к государю, но по правилам, принятым среди масонов, он не мог знать в точности об инструкциях, полученных мною.
В спальне у государя находилась графиня Воронцова. Тут же был и любимый арап Нарцисс. В красном камзоле и белом парике он производил чрезвычайно смешное впечатление, но я, уведомлённый о строптивом и задиристом нраве сего человека, никогда даже не пытался шутить на его счёт, как другие.
– Смелее входите, мой друг, – сказал государь. – Здесь все свои, а графиня – единственный ангел, с которым согласна отлететь в вечное блуждание моя душа!
– Ах, ваше величество, не говорите столь жалобно, – воскликнула Елисавета Романовна. – Я гадала трижды, и трижды выходило, что вы одержите победу над отвратительными врагами!.. Офицера же я помню преотлично. Однажды он избавил меня от приставаний пианого шевалье на приёме у французского министра.