— Анна Владимировна Верховская, ее муж Павел Петрович, графиня Толстая, тот рыжий господин, забыл, как его зовут, и еще сын хозяев, — без всякой интонации перечислил Александр. — Анна Владимировна, насколько я помню, выходила дважды, но я не уверен, что она успела бы добраться до Беренделли и всадить ему в сердце кинжал, потому что всякий раз хозяйка очень быстро возвращалась. Вот все, что я сумел вспомнить. — Барон наклонился к Амалии. — На всякий случай, если вдруг у вас, сударыня, возникнут какие-то сомнения, могу также поклясться честью офицера, что ни я, ни моя невеста не выходили из большой гостиной.
И он ослепительно улыбнулся. А обыкновенно миролюбивая Амалия поймала себя на мысли, что именно за улыбку, а в особенности за вызывающий тон с удовольствием влепила бы барону пощечину. Впрочем, не исключено, что он как раз того и добивался. Амалия решила ему досадить и с еще более ослепительной улыбкой произнесла:
— Благодарю вас, сударь, вы сообщили все, что мне нужно. Можете идти.
Она указала глазами на дверь, словно ее бывший муж был самым обыкновенным слугой, и углубилась в чтение списка, который для нее составила Анна Владимировна. Александр, помрачнев, поднялся с места. У него наготове имелась еще одна колкость для бывшей жены, но он так и не успел ее произнести, потому что за дверью послышались топот ног и чьи-то приглушенные возгласы. Амалия нахмурилась.
— Что там такое?
Барон Корф распахнул дверь.
— Он умирает! — стонала некрасивая горничная с лицом, залитым слезами. — Говорю вам, он умирает!
— Постойте, постойте, — бормотал доктор де Молине, — я немедленно осмотрю его.
— В чем дело, доктор? — громко спросил барон, и Венедикт Людовикович повернулся к нему.
— Трофим… один из слуг… кажется, ему очень плохо. По крайней мере, так говорит мадемуазель… мадемуазель… — Он осекся и беспомощно посмотрел на горничную.
Амалия рывком поднялась с места.
— Подождите меня! Я иду с вами.
Узкая, как пенал, захламленная комнатка. Пахнет щами, по?том, какой-то кислятиной и болью.
— О го-осподи…
Человек на скрипучей кровати стонет и мечется. То стискивает зубы, то скалится в тоске.
— Больно… больно…
— Сейчас, — говорит доктор Венедикт Людовикович, наклоняясь над ним, — сейчас я вас осмотрю…
Больной стонет. Он ничего не понимает. Что даст ему осмотр? Ему плохо, плохо, и все тут!
Глаша застыла на пороге, стиснув руки до того, что побелели пальцы. Ее губы дрожат.
— Его зовут Трофим? — спрашивает Амалия, кивая на больного.
— Да, сударыня.
— Когда ему стало плохо?
— Совсем недавно. Все было хорошо, и вдруг…