– Видел кто-нибудь, как она села на камни?
– Пять человек работали на стапелях. Заметив неладное, они кликнули других и пошли посмотреть, нельзя ли чем-нибудь помочь. Знаешь рыбаков. У них заведено помогать людям, попавшим в беду. Но на палубе никого не было.
– Как так?
Сент-Джеймс тотчас пожалел о своем вопросе. У него возникли два объяснения, прежде чем Линли или Марк успели произнести хоть слово.
– Людей смыло за борт, ведь шторм нешуточный, – сказал Марк. – Только зазеваешься, не наденешь спасательный жилет, усомнишься, что делать дальше…
– Питер знает, что делать, – резко перебил его Линли.
– Томми, люди иногда паникуют, – заметил Сент-Джеймс.
Линли ответил не сразу, словно обдумывая слова Сент-Джеймса. Глядя в окошко мимо своего друга, он видел тропу, которая вела к краю скалы. Вода с волос стекала ему на лоб. Он вытер ее.
– Он мог уйти вниз. Он может все еще быть внизу. Они оба могут быть там.
Это не сиюминутная отговорка, подумал Сент-Джеймс, и вполне согласуется с положением яхты. Если Питер был под кайфом, когда принимал решение взять лодку, а он наверняка был под кайфом, если взял лодку, несмотря на приближающийся шторм, то и дальнейшие решения он принимал на фоне спутанного сознания. Ничего удивительного, если под кокаином он считал себя неуязвимым, непобедимым, защищенным даже от стихии. Тогда и шторм был для него не предметом опасений, а источником возбуждения.
С другой стороны, он мог взять лодку в отчаянии. Если Питеру нужно было сбежать, чтобы не отвечать на вопросы по поводу смерти Мика Кэмбри и Джастина Брука, он мог бы подумать, будто самое лучшее – взять яхту. На земле его обязательно кто-нибудь да заметил бы. У него не было машины. Ему пришлось бы голосовать. А ведь с ним еще и Саша, так что водитель наверняка вспомнил бы обоих, если бы полицейские стали его допрашивать. Питер ведь не дурак.
Однако и положение яхты, и ее поломка предполагали нечто другое, нежели бегство.
Линли включил зажигание. Мотор ожил.
– Завтра я собираю людей, – сказал он. – Будем искать.
***
Леди Ашертон встретила их в северо-западном коридоре, где они собирались оставить плащи и фуфайки. Она стояла, прижав руку открытой ладонью к груди, словно защищаясь от предстоящего удара. Другой рукой она вцепилась в накинутую на плечи красно-черную шаль, которая подчеркивала цвет ее лица и цвет платья. Тонкая шаль была нужна ей больше для защиты от неведомого, чем для тепла, и ее била дрожь то ли от холода, то ли от волнения. Леди Ашертон была очень бледной, и Линли подумал, что в первый раз его мать выглядит на все свои пятьдесят шесть лет.