Если же настроение деда с утра было хорошим, то он, проходя по веранде, затягивал абхазскую песню:
- 'Оу райда, сиуа райда, оу!' - и так далее, или другую:
- 'Оре раша, раша орера, оу!' - с соответствующим продолжением (если, конечно, я правильно передал эти звуки в русской транскрипции).
Или, указывая на сливочное масло, которое обычно стояло в маслёнке на холодильнике, спрашивал бабушку:
- Лёля, это масло или сало?
- Масло, Дыма, масло! - начиная сердиться, отвечала бабушка. Она звук 'и' произносила твёрдо, и получалось что-то вроде: 'Дыма'.
- А где сало? - тем же тоном спрашивал дедушка.
- Нэту у нас сала, Дыма, нэту! - заводилась бабушка.
- Кхм! - произносил дед и шёл дальше.
Эти вопросы я слышал каждый день. Видимо, дедушка их задавал автоматически, думая совершенно о другом. А если он видел на веранде меня, то заходил, с его точки зрения, незаметно сбоку, и быстро ухватывал меня за шею крючковатой рукояткой своей палки. Затем притягивал меня этим 'крючком' к себе и, делая страшные глаза, произносил армянские слова: 'Инч хабарес? Глхт котрац?' (Искажённо по-армянски: 'В чём дело? Голову разбил?'). Мне кажется, что он и не вникал в суть произносимого. Ему или нравилась, или, может, его раздражала сама музыка этих фраз; согласитесь, она необычна!
Утром каждый день приходила медсестра делать ему укол инсулина. Он очень неохотно соглашался на укол, постоянно повторяя: 'Кхм!'. А если было больно, то громко причитал: 'Ай-яй-яй, ай-яй-яй!'.
Дед очень не любил своей диабетической диеты, и когда представлялась возможность, хватал запрещённый ему продукт, допустим, солёный огурец, и пытался улизнуть от бабушки, по дороге съедая этот огурец.
Однажды я увидел деда, когда ему впервые показали электрическую бритву. Он, сидя за столом перед зеркалом, долго рассматривал её, то включая, то выключая, и приговаривал: 'Придумают же такое, надо же!'.
Обеды в доме готовились или на дровяной печке или на электроплитке. Газа, разумеется, не было и в помине. И вот электроплитка как-то раз перегорает. В сороковых-пятидесятых годах спирали у плиток были открытыми, их свободно можно было вынимать. Перегоревшую плитку обычно выбрасывали и покупали новую. Починять их никто не умел. А я взял и соединил концы перегоревшей спирали, ещё и, как следует, укоротив её. Спираль, естественно, накалилась на славу. И вот я слышу как-то вечером разговор деда с бабушкой.
- Лёля, ты знаешь наш Нурик - гений!
- Почему, Дыма?
- Плитка сгорела, а он починил её так, что она теперь огнём горит! Ты понимаешь, Лёля, на фабрике не могли так сделать, а ребёнок починил - и огнём горит!