– Мой сын, – ответил парасхит. – Он вернулся из Сирии.
– Отец Уарды? – удивленно спросил врач.
Воин утвердительно кивнул головой и сказал грубым, но не лишенным теплоты голосом:
– Конечно, этому трудно поверить: она такая беленькая и румяная. Ее мать была из чужих краев, она была очень нежного сложения, и Уарда вся в нее. Я боюсь тронуть свою дочь даже мизинцем, а тут на ее хрупкое тельце налетела колесница, и она все-таки осталась жива! …
– Если бы не помощь этого доброго врача, ты не застал бы ее в живых, – сказал парасхит, подходя к Небсехту и целуя край его одежды. – Да вознаградят тебя боги, святой отец, за все, что ты сделал для нас, несчастных бедняков.
– Но мы не нищие! – вскричал воин, хлопнув рукой по туго набитому мешочку, висевшему у его пояса. – В Сирии мы хорошо поживились: вот куплю теленка и пожертвую его вашему храму.
– Пожертвуй лучше теленка из теста [96], – посоветовал врач, – а если хочешь отблагодарить меня, то отдай деньги своему отцу, чтобы он мог кормить твою дочурку и лечить ее по моим предписаниям.
– Гм, – промычал воин, отвязал мешочек, и, взвесив его на руке, подал отцу со словами:
– А ведь я бы, пожалуй, все пропил! Возьми-ка это, отец, для девочки и моей матери.
Пока старик нерешительно протягивал руку к щедрому подарку, воин одумался и, развязав мешочек, сказал:
– Позволь мне вынуть сначала парочку колец, а то я окажусь сегодня на мели: я ведь пригласил нескольких товарищей выпить со мной. Этого мне хватит на завтра и на послезавтра. Вот так будет ладно! На, возьми!
Небсехт одобрительно кивнул. Старик в порыве благодарности бросился целовать врачу руки, а воин воскликнул:
– Вылечи мою малютку, святой отец! С подарками и жертвами теперь покончено, потому что у меня ничего не осталось, кроме вот этих железных кулаков и груди, твердой, как крепостная стена. Но если ты попадешь когда-нибудь в беду, только позови, и я обороню тебя от двадцати врагов сразу. Ведь ты спас мою дочку. А раз так – жизнь за жизнь! Отныне мы – кровные братья. Вот, смотри!
С этими словами он вытащил из-за пояса нож, слегка надрезал себе руку, и несколько капель крови упало на камень у ног врача.
– Вот обязательство, – сказал воин. – Кашта принадлежит тебе, и ты можешь распоряжаться его жизнью, как своей собственной. А уж слово мое твердое.
– Я человек мирный, – кротко сказал Небсехт. – Меня защищает моя белая одежда. Но, кажется, наша больная проснулась.
Врач встал и вошел в хижину. Прекрасная головка Уарды лежала на коленях старой бабки. Взгляд ее больших голубых глаз медленно поднялся на жреца.