— Раввуни, раз ты знаешь, что Царь Дэефет родит сына, то, наверное, тебе открыто, от кого? — спросил он медленно.
— От Вирсавии, дочери Елиама, — ответил Аннон после короткой паузы.
— Вирсавия, дочь Елиама? — Белые брови старика выгнулись, словно радуга. — Но ведь она жена Урии Хеттеянина, одного из тридцати оруженосцев Иоава, племянника и военачальника Дэефетова?[2] Или ты имел в виду какую-то другую Вирсавию, о которой мне пока неизвестно?
— Нет. Все правильно, Нафан. Пока Вирсавия действительно жена Урии, сына народа хеттеева‹Хеттеи — народ ханаанский, потомки Хета. Хет являлся сыном Ханаана, который, в свою очередь, был сыном Хама. Согласно Библии, весь народ ханаанский по велению Бога подлежал истреблению, но избежал гибели и даже был достаточно многочислен.›. Но скоро Дэефет заберет ее в свой дом, а Урия умрет.
— И когда же это случится, раввуни?
— Скоро, — ответил Аннон. — Ты узнаешь обо всем в свое время. — Он поднялся со ступеней трона и направился в дальний конец залы, к балкону. Нафан молча следил за ним. — Когда Вирсавия забеременеет, ты откроешь ей правду. Обо мне, о себе, о Дэефете и о будущем ребенке.
— Ты думаешь, она поверит мне, раввуни? — спросил старик.
— Ты ведь пророк, Нафан. Первый пророк в царстве Иегудейском. Хотя тебе придется вложить в свои слова всю душу. — Аннон обернулся на ходу. — Расскажи ей о скорой гибели мужа, расскажи о своей боли. И тогда она поверит. А когда она поверит, ты дашь ей настой. — Он остановился у балкона и отдернул занавес. В стене располагался тайник — крохотное углубление, скрытое подвижной пластиной. В тайнике хранился небольшой золотой сосуд, формой напоминающий кувшин. Взяв его, Аннон вернулся к трону и протянул сосуд Нафану. — Вот он. Вирсавия должна пить по две капли каждый день весь последний месяц беременности. Нафан взял „кувшин“, покрутил его в руках. Узкое горлышко сосуда было запечатано царской печатью.
— Что это?
— Египетские травы, смешанные с пальмовым маслом, — ответил Аннон. — В малых дозах настой безвреден для женщины, но губителен для плода. Младенец умрет во чреве и его безвинная душа отправится в царствие Господа. Нафан спрятал сосуд в сумку на поясе.
— Хорошо, раввуни. Если начнется война, если мой господин заберет Вирсавию в свой дом и если Вирсавия после этого забеременеет, я сделаю так, как ты сказал. Правота твоих слов — это ли не знак Господа? Но… Что же потом, раввуни? Когда я увижу тебя снова?
— Ты увидишь меня, Нафан, когда я тайно приду в Иевус-Селим…»
20 часов 23 минуты Автобус пришел быстро. Десять минут до нужной остановки, и Саша вывалился в необъятную ночь, словно десантник из чрева пузатого транспортника. Он ловко прошмыгнул в темноте между тюремно-бетонным забором детского сада и плешивой оградкой чьего-то частного подбалконного огородика, мимо бойлерной с вечно шныряющими под ногами развязными крысами и оказался у своего дома. Третий подъезд, третий этаж. «Интересно, — размышлял Саша, поворачивая ключ в замке, — ушла Татьяна или нет?» Татьяна не была его женой. Нельзя даже сказать, что они жили в «гражданском браке». Так, захотелось — встретились, не захотелось — не встретились. Захотелось — провели вместе неделю или месяц, захотелось — час. Удобные, ни к чему не обязывающие отношения. Он открыл дверь квартиры и шагнул в полумрак. Никого. Что же, это, наверное, к лучшему. Саша разделся и направился в комнату. Так и есть, Татьяна ушла. Надолго или нет — выясняется по верной народной примете: если в холодильнике стоит миска с фаршем, значит, ждите завтра к обеду. Он прошел в кухню, но сразу выяснять наличие фарша не стал, а сначала снял трубку телефона и набрал номер Андрея — коллеги и страстного библиофила. И только потом, удерживая трубку плечом, открыл холодильник. Фарш стоял на верхней полке, под морозильным отделением. Саша улыбнулся и закрыл дверцу. Как раз в эту секунду на другом конце провода сняли трубку.