Взволнованная ещё и на следующий день и сама удивляясь этому волнению, графиня, под предлогом утомления, приказала не принимать никого и допустить только одного защитника графа де Колиньи.
— Благодаря вам, я только и видела во сне, что сражения и приступы, сказала она ему, — но если вы говорите с таким жаром о делах военных, то что бы это было, если бы вы заговорили о делах сердечных?
— Та, что дала бы мне возможность пролить свою кровь для славы его величества, узнала бы об этом очень скоро.
— Как? Вы согласились бы расстаться с ней?
— Да, но только для того, чтобы бы стать достойным её любви.
— Но разве она… графиня де Монлюсон согласилась бы также?
— Кто вам говорит о графине де Монлюсон? Не от неё же, полагаю, зависит экспедиция.
Олимпия улыбнулась.
— Вы так усердно хлопочете за графа де Колиньи, — продолжала она, — и никогда ничего не просите для себя самого. Почему это?
— А что же мне ещё просить, когда я сижу один с обергофмейстериной королевы, одного взгляда которой добиваются все придворные, когда та, кто была Олимпия Манчини, самая прелестная из прелестных племянниц великого кардинала, благоволит меня принимать и выслушивать, когда наконец эта царица красоты, графиня де Суассон, позволяет мне подносить к губам ручку самой пленительной женщины в королевстве?
Графиня не отняла руки, взглянула на него нежно и кокетливо, и спросила:
— А вам очень хочется, чтобы граф де Колиньи был назначен командовать армией, которую посылает король на помощь своему брату, императору германскому?
— Это было бы мне дороже всего, если бы, когда я добьюсь этого, не оставалось бы ещё другого, что мне ещё дороже.
— Что же это такое?
— Ваш гнев не поразит меня, если осмелюсь признаться?
— Прошу вас.
— Раз так, графиня, то я больше всего дорожу желанным случаем броситься к ногам той, которая дает мне возможность выполнить долг благодарности!
— У вас такие основательные доводы в пользу графа де Колиньи, что я начинаю находить его честолюбие совершенно законным… Я решаюсь поговорить с королем.
— Когда же, графиня?
— Да сегодня же вечером, может быть.
— Тогда наше дело выиграно, — сказал он, опускаясь на колени.
Олимпия встала и сделала ему знак уйти.
— Я отсылаю вас не потому, что рассердилась, но вы меня взволновали рассказами о войне, любви и славе… Мне нужно остаться одной, подумать. Мы скоро снова увидимся. Надеюсь, вы окажетесь достойны моего участия.
Югэ поклонился и вышел. Вечером, разговаривая с Брискеттой, Олимпия сказала:
— Он умен, этот граф де Монтестрюк… Он пойдет далеко!
— Надеюсь, что какой-нибудь добрый ангел ему в этом поможет.