Увидев его, Орфиза вскрикнула от удивления, впрочем, притворного.
— Вы застаете меня за письмом к вам, — сказала она, — право, граф, я думала, что вы уже умерли.
— Герцогиня, кое-что в этом роде могло в самом деле со мной случиться, но вот я жив и здоров… И первая мысль моя — засвидетельствовать вам мое почтение.
— Эта первая мысль, как вы говорите, не слишком скоро, однако, пришла вам в голову. Но когда едут с графом де Колиньи в Венгрию, то понятно, что нет времени обо всем подумать… Вы ведь едете?
— Без сомнения, еду, герцогиня.
— При дворе говорят о привязанности Колиньи к вам. назначенный королем главнокомандующий говорит о вас в таких выражениях, которые свидетельствуют о самой искренней дружбе между вами. Он говорит даже, что в этом деле многим обязан вам.
— Граф де Колиньи преувеличивает… Все сделали его собственные заслуги. Впрочем, признаюсь, когда я люблю кого-нибудь, то моя преданность не отступает ни перед чем.
— Если сопоставить его слова с вашими частыми визитами к графине де Суассон, которая, как говорят, особенно к вам внимательна и благосклонна, то можно сделать заключение, что ваша судьба в короткое время значительно изменилась к лучшему. Что же это за секрет у вас, граф, чтобы добиться так быстро таких блестящих результатов?
— Я вспомнил о девизе, о котором вы сами мне говорили, герцогиня.
— О каком девизе?
— Per fas et nefas.
Горькая улыбка сжала губы Орфизы.
— Желаю, — сказала она, — чтобы этот девиз был вам так же благоприятен и в Венгрии, как был во Франции.
— Я надеюсь. Если я еду так далеко, то именно затем, чтобы поскорее заслужить шпоры. Мой предок завоевал себе имя, которое передал мне, и герб, который я ношу, ценой своей крови и острием своей шпаги. Я хочу пойти тем же путем к той цели, к которой стремлюсь. Цель эту вы знаете, герцогиня.
— Я, кажется, помню в самом деле ту историю, которую вы мне рассказывали. Не правда ли, дело шло о Золотом Руне? Разве все ещё на завладение этим Руном направлены ваши усилия?
— Да, герцогиня.
— Это меня удивляет!
— Отчего же?
— Да оттого, что, судя по внешности, можно было подумать совершенно противное.
— Внешность ничего не значит, поверхность изменчива, но дно всегда неизменно.
Улыбка Орфизы потеряла часть своей горечи.
— Желаю вам успеха, если так! — сказала она.
Орфиза встала, прошла мимо Югэ и вполголоса, взглянув ему прямо в глаза медленно произнесла:
— Олимпия Манчини — это уже много: ещё одна — и будет слишком!
Он хотел отвечать, но она его перебила и спросила с улыбкой:
— Так вы пришли со мной проститься?
— Нет, не проститься, — возразил Югэ гордо, — это грустное слово я произнесу только в тот час, когда меня коснется смерть. Но есть другое слово, которым полно мое сердце, расставаясь с вами: до свидания!