Собор был одним из заранее определенных пунктов сбора и был ближе всего расположен к казино, где засел “объект”.
Связисты начали набирать номера мобильников.
— Алексей Иванович?
“Алексей Иванович” промакивал губы салфеткой.
— Да, слушаю.
— Вас просят прибыть к собору.
— Как быстро прибыть? — спрашивал Алексей Иванович, никак не выдавая своего беспокойства.
— Немедленно, потому что человек, которому вы назначили встречу, может уйти!
Алексей Иванович убирал мобильник и подзывал пробегающего мимо официанта.
— Месье уходит? — бесстрастно спрашивал официант, оглядывая стол с нетронутыми блюдами.
— Да, да, — кивал и показывал жестами посетитель.
Официант вытаскивал из кармана и, не торопясь, раскрывал блокнот, чтобы выписать счет.
— Нет, но! — махал руками посетитель. — Я спешу.
И уже почти на ходу, полуобернувшись, бросал на столик пятьсот франков, которые с лихвой перекрывали стоимость обеда.
Официант почтительно склонял голову.
Но посетитель его уже не видел, он быстро шел между столиками. К гардеробу. Но в гардероб стояла небольшая, минуты на три, очередь, и месье шел мимо, шел прямиком к входной двери.
И еще в нескольких ресторанах, в игорных домах и ночных клубах, не отведав заказанных блюд, не допив принесенного вина, не доиграв, не досмотрев стриптиз, разом встали и побежали к выходу посетители.
Квартал они шли быстрым шагом. Потом побежали, лавируя между людьми и лужами.
— Пардон — на отвратительном французском языке кричали они, наступая на ноги дамам и расталкивая плечами зазевавшихся джентльменов. Потом кричали что-то на непонятном языке: — Куда прешь, дурак! — и снова. — Пардон, месье!.. Мать твою француженку!..
Кому-то везло, и он останавливал такси, но тут же выпрыгивал из него, если машина въезжала в пробку.
По Парижу, с разных сторон, но в одно место шли, бежали, ехали хорошо одетые, в новеньких, отсверкивающих в лучах фонарей туфлях, похожие друг на друга молодые люди. Их было немного, но все были как на подбор...
Вокруг казино, в котором, ни о чем не подозревая, играл по маленькой Иванов, стягивалась петля облавы. Пока еще гигантская и потому неровная, рваная, с сотнями “дыр”, но все более и более уменьшающаяся в размерах, все более и более уплотняющаяся. Все более и более похожая на удавку.
Порвать ее, уйти сквозь нее было невозможно. Дни Иванова были сочтены. Вернее, не дни, вернее — минуты...