- Она убежала из дома? Когда? Почему?
- За полгода до отъезда. А почему - не знаю. Она так и не рассказала. Только думаю я, что с ней там какую-то мерзость сотворили. Прибежала ночью в одной рубашечке, в шлепках - это среди зимы! Вся белая, зубы стучат. Я кричу: что такое? Кто тебя обидел? А она, бедняжка, только трясется и головой мотает. Всю ночь травками ее отпаивала. Утром хотела в милицию пойти, а Оленька в слезы: "Марьяна Алексеевна, Христом Богом вас прошу, не ходите! Все равно ничего им не расскажу, хоть убейте!" Ну что тут поделаешь? Не пошла я никуда, а Оленьку у себя оставила. Супруг мой, Андрей Ильич, царствие ему небесное, сердился очень. Говорил, что непорядок это. Девочка должна жить с родителями, а если родители над ней издеваются, нужно подать в суд, лишить их прав, а девочку определить в интернат. Еле уговорила его потерпеть полгода. Оленька через полгода восьмилетку заканчивала, а после могла уж поступить в какое-нибудь училище с общежитием. А интернат - это разве по-божески? Он вообще-то незлой был, Андрюша-то. Но раздражительный, язвой маялся. А квартирка, сами видите, какая. Нам и двоим тесновато было. Но полгода - это разве срок? Для благого дела можно и потерпеть. Тем более что от Оленьки никакого беспокойства не было. Ходила тихонько, на цыпочках, если разговаривала, то почти шепотом, а больше-то молчала. За собой все всегда уберет, вымоет. И мне поможет с уборкой, со стряпней. И просить не приходилось, сама всегда вызывалась: "Марьяна Алексевна, в магазин сходить не нужно? Белье стирать не пора? Я почищу картошку?" Золото, а не девочка. Как мне потом ее не хватало, когда она в Старград на учебу уехала!
- Она вас не навещала?
- Сначала - да, каждое воскресенье приезжала, хоть и дорога тяжелая, полтора часа на автобусе, да все больше стоя. Автобус-то ходил три раза в день, и народу набивалось - не вздохнуть. И все с мешками, с сумками, ужас! Но Оленька все равно ездила - скучала, видно. У нее ведь в ту пору никого ближе меня не было. А потом появился этот негодник. Я сразу почуяла: влюбилась девочка. Похорошела, распрямилась, глазки сияют. Спрашиваю: ты чего светишься? Уж не завела ли милого друга? А Оля вспыхнула вся, потупилась. Тут и слов не надо, понятно все. Да она и не запиралась. В радость ей было поговорить про своего Юрочку. И красивый-то он, и добрый, и внимательный. И какое это чудо, что он ее, серую мышку, приметил. И не важно ему, что она бедно одета, что в моде и музыке современной ничего не понимает, не красится, на дискотеки не ходит, даже целоваться не умеет. У меня, по правде говоря, сердце екнуло. Оленька такая беззащитная, такая неопытная. И лаской не избалованная. Скажи ей доброе слово - она к тебе всем сердцем прикипит. А ну как этот Юра потешится ее любовью безоглядной, да потом в душу девочке плюнет? И ведь как в воду глядела! Сколько раз потом себя корила, что не остерегла ее, не охладила! Да уж больно она светилась, не могла я счастье такое гасить.