Хватает кухонный нож и выбегает из дома, а следом несутся вышепоименованные, размахивая лопатами и вилами, бейсбольными битами и вообще всем, что подвернулось под руку. Возможно, им и удастся прикончить негодяя Пьетро — если только полиция раньше не перехватит эту несущуюся по главной улице буйную ораву. Но в любом случае итог один: шум, толкотня, свалка, полицейские протоколы, суд…
Теперь Корсика. В кухню, где степенно ужинает Джузеппе, входит Джованни и ровным голосом роняет:
— Джузеппе, Пьетро только что зарезал твоего дедушку…
Джузеппе всего лишь аккуратно откладывает вилку, не более того. И бесстрастнейшим тоном произносит: — Пьетро поступил очень скверно…
После чего Пьетро запирается в своем доме на семь замков, забивает окна досками, вооружает до зубов чад с домочадцами и безвылазно сидит так десять лет. На одиннадцатый год, решив, что прошлое быльем поросло, он решается отпереть калитку и высовывает нос, чтобы оглядеться.
Выстрел неизвестно откуда — и Пьетро чебурахается с аккуратной дырочкой во лбу. И никто ничего не видел.
Ага, вот именно, случалось, что и через десять лет… Конечно, большей частью дело решалось гораздо быстрее — но дело не в сроках, а в разном подходе к решению проблем…
Смолин до сих пор не мог сказать уверенно, связаны ли его и Шевалье невзгоды одной веревочкой, или ничего общего тут нет. Но эти тонкости не имели значения. Главное, пора было перестать обороняться. Следовало переходить в наступление, не бить в ответ, а именно что нападать.
«Может быть, там клад?» — пришло ему в голову. Почему бы и нет? Если вспомнить недавние куруманские приключения… если учесть, что куруманский клад наверняка далеко не последний из запрятанных по необъятной России… Не столь уж и дурацкая версия. Дом до революции принадлежал Никите Федулычу Бардину, владельцу пароходов и золотых приисков, одному из шантарских легендарных крезов. Бардин, в отличие от многих собратьев по бизнесу, гораздо более пессимистически настроенный насчет исхода великой смуты, собрал все ценное и отправился в Маньчжурию еще в те времена, когда Шантарск был глубоким колчаковским тылом, когда войска адмирала штурмовали Екатеринбург, а о многотысячных партизанских армиях и слуху не было… но ведь мог он что-то оставить? Скажем, замуровать надежно в дальнем углу подвала пудик-другой самородного золотишка, неподъемные серебряные сервизы, что-то столь же громоздкое, но ценное? Или его пессимизм был полным и законченным, и он не оставил и серебряной ложечки?
Но, допустим, оставил? И к кому-то неглупому, как недавно к Смолину, попали ломкие странички, исписанные выцветшими строчками с «ятями» и «ерами»? И там, в подвале столько, что решительный подонок не побоялся крови?