С блаженной улыбкой, словно чаша, полураскрылись пурпуровые уста, пылающее зарево волос коснулось земли. Она бессильно повисла, обхватив судорожно сжатыми руками крест.
Толпа испугалась, все стояли на коленях, словно пригвожденные к земле. Только какой-то, по-видимому, одержимый брат вскочил с места и, не сознавая, что он делает, схватил копье, чтобы угодить им Марии в бок.
Но в эту минуту разомкнулись обессилевшие руки, Мария скользнула вдоль столба и так тяжело упала на землю, что, казалось, застонала земля.
Брат зашатался и упал в обморок. Подбежали священники. Флегонт склонился над ней, всхлипнул и, выпрямившись, произнес дрогнувшим голосом:
— Умерла!
— Requiescat in pace! — раздалось понурое и суровое пение старейшин.
Диаконы завернули тело Марии в свои жесткие шерстяные плащи, словно в саван, и подняли ее.
И мрачное шествие с пением угрюмых гимнов двинулось через овраги темного и глухого леса.
Когда подошли близко к городу, старейшины велели всем разойтись по домам, а сами, украдкой, стараясь, чтобы их никто не заметил, внесли Марию в стены монастыря.
На другой день в обширной келье, ярко освещенной восковыми факелами, тело Марии было выставлено для публичного прощания, причем допускались не только члены общины, но и все посторонние, дабы проникались верой, взирая на чудеса, сопровождавшие смерть Христовой женщины.
Терновый венок, надетый на ее голову, в течение ночи распустился полным цветом, так что казалось, что ее прекрасная голова увенчана диадемой из кораллов. На руках, ногах и на левом боку пониже груди раны превратились в ароматные, свежераспустившиеся ярко-пунцовые розы, — хотя на дворе уже была глубокая осень и в эту пору года все розы уже обычно увядали, и давно перестали цвести.
Но величайшее чудо составляла обвивающая ее бедра гирлянда распустившихся белоснежных лилий. Эти чистейшие цветы охраняли глубочайшую тайну ее тела, которую нечаянно открыли старейшины.
Марии, блуднице, в момент мученической смерти была вновь возвращена девственность, дабы она, как непорочная возлюбленная, могла предстать перед Господом.
Окутанная пушистыми волосами, словно в золотистом саване, покоилась она тихая, прекрасная, подобная чудной статуе.
Необычайная бледность ее мраморного лица и тела говорила о ее смерти. Могильным холодом веяло от холодного, не оживляемого мыслью чела. На прикрытых пушистыми ресницами угасших очах притаилась не смерть, но лишь печаль смерти, а полураскрытые губы, казалось, все еще продолжали жить в блаженной улыбке упоенья, с которой сняли ее с креста.