Словесное состязание разгоралось. Соседи по пляжу смотрели на нас с любопытством.
– Это неверно! – настаивала ты. – Эмоции, которые испытывает человек, чувства, не всегда бинарны. Они эволюционируют. Они непредсказуемы. Непрограммируемы.
– Не согласен! По-моему, наоборот, все нейроны нашего мозга, которые отвечают за чувства и восприятие, работают бинарно. Однажды их раскодируют. Узнают, как природа создает эмоцию. Смогут даже воспроизвести чувство, как воспроизводят программу.
– Воспроизвести чувство… Дэн, ты сошел с ума! Даже любовь?
– Даже ее. Однажды программисты этого добьются. Уже известно, какие гены отвечают за ту или иную болезнь.
Твой скепсис я не преодолел. В этой теме ты всегда была скептиком. Поэтому ты намного меньше, чем я, вкладывала в создающиеся предприятия, работающие с генами и биотехнологиями. «Альцакорп», например, фирма из Рейкьявика, определившая ген болезни Альцгеймера. Самородок. Но ты в них не верила.
– Дэн, ты мечтаешь! Нет, бредишь. Я думаю, в человеческой душе всегда будет непознанная часть, что-то, что нельзя определить, познать. Может, нечто божественное… Бог. Ты не веришь?
Я помню, что в этот момент положил книжку на песок и сел. Медленно, словно в кресле-качалке, мое тело начало покачиваться вперед и назад.
– Бог? – ответил я в конце концов. – Ты всерьез считаешь, что Его нельзя определить? Если Он существует, однажды я найду доказательство этого.
Сейчас я могу честно сказать тебе, что нашел это доказательство. Нашел.
А ты поверишь мне, если я скажу, что в ту ночь мы находились точно над тайной комнатой французских королей? В любом случае, ранним утром, когда мы ждали открытия ворот, ты мне не верила.
Это был последний раз, когда я поделился с тобой своими поисками божественной формулы.
Траси-сюр-Мер, Лонг-сюр-Мер, Порт-ан-Бессан, Сент-Онорин-де-Перт… Дорога от Арроманша до Колльвилль-сюр-Мер петляла по лесу. Казалось, Гранье знает каждый вираж; он едва снижал скорость, когда они проезжали деревни. Ему понадобилось двадцать минут, чтобы добраться до знака, отмечающего подъезд к кладбищу союзников. Гранье припарковал машину на стоянке в нескольких сотнях метров за ним и сказал:
– Ну вот! Здесь вы у себя дома, миссис Шеннон.
Эмма не обратила внимания на довольную улыбку на лице Гранье. Она привыкла к тому, что французы обращаются с ней как с американкой, а американцы – как с француженкой, причем цель у всех была одна и та же: подчеркнуть недостатки второй стороны. Она в душе смеялась над этим и ни за что бы не отказалась от своей двойственности. Но здесь, на этом кладбище, она чувствовала невероятную гордость за отцовские корни.