– Что вы сделали с детьми? – спросил Зимородков. Он был очень мрачен.
– Этого я вам не скажу, – отозвалась Ирина Васильевна. – Ей – скажу... Она мать, она имеет право знать.
Лицо женщины было безмятежно. Ирина Васильевна сидела, сложив руки на коленях, и вся ее фигура дышала странным спокойствием. Зимородков кивнул полицейскому, который стоял у двери, и тот впустил Веневитиновых. Очевидно, они находились в коридоре и все слышали. По лицу Андрея Петровича текли слезы, Анна Львовна задыхалась.
– Мерзавка! – выкрикнула она. – Подлая дрянь! Убийца!
– Сударыня, – проговорил Зимородков, морщась, – прошу вас...
– Будь ты проклята! – кричала Анна Львовна, не слушая его. – И ты, и твой сынок, и твоя подружка... Вы все несчастное отродье!
– Я-то несчастная? – сказала Ирина Васильевна, странно усмехаясь. – Да нет, я везучая, что ты... Могу даже своим везением поделиться.
Она сунула руку в карман и достала из него кусок веревки, испачканный кровью.
– Что? Что это? – пролепетала Анна Львовна, в ужасе глядя на него.
– Это? – отвечала Ирина Васильевна. – Веревка удавленника, которая всегда приносит счастье... – Она рассмеялась и задорно качнула веревкой в воздухе. – Я твоих детей ею давила. Хочешь, поделюсь своим счастьем? Чтобы и ты могла удавиться, – голосом, полным ненависти, добавила она.
То, что произошло вслед за тем, я не забуду до конца своих дней. Анна Львовна как-то качнулась, взвыла и осела на пол... Андрей Петрович кинулся к ней, но она билась, рвала на себе волосы и кусала руки. Из ее рта потекла пена...
– Доктора, скорее! – крикнул Зимородков. Он обернулся к Ирине Васильевне: – А вы... вы... – Он выхватил веревку из ее руки. – Вы бесчеловечны!
– Вы ее жалеете? – совершенно равнодушно спросила Ирина Васильевна. – Странно... Ее все жалеют, а меня – нет. – Женщина пожала плечами. – А впрочем, мне все равно.
И больше она не проронила ни слова.
Это дело – о жертве, ставшей палачом, – произвело в столице много шума, но уже потом. А вскоре после описанных событий я провожал баронессу Корф на вокзал. Кажется, ее ждал Париж, хотя я был вовсе не уверен, – Амалия ведь не из тех людей, которые делятся подробностями своей работы. И все же мне было грустно, что она уезжает и, может быть, я больше никогда ее не увижу.
– Но вы вернетесь? – спросил я.
– Конечно! – ответила она. – Кстати, как продвигаются ваши записки?
Я сказал, что близки к завершению и что, если они когда-нибудь увидят свет, издание будет посвящено ей. Баронесса улыбнулась.
– Только не ставьте мое имя полностью, – попросила она, – а то ваши читатели могут подумать бог весть что. Напишите просто: «Посвящается А. К.», и все.