— Нет-нет, — прервал Талызин. — Я здесь совершенно по другому поводу. Я по поводу смерти Владимира Дмитриевича Бекетова.
— Погодите, — рука собеседника сделала изящный легкий жест. — Так вы не отец Дениса Талызина?
— Нет.
Некипелов улыбнулся, потом даже засмеялся — весело, однако отнюдь не безудержно.
— Простите, Игорь Витальевич! Сейчас как раз тот период, когда меня особенно атакуют родители нерадивых студиозов. Вот я и принял вас за одного из них. Так чем обязан?
— Я выясняю обстоятельства смерти Бекетова.
— Да? А разве они в чем-нибудь неясны? — изумился Сергей Михайлович.
— Ну… для самоубийства у человека должны быть серьезные причины…
— То есть вы подозреваете убийство? — не стал ходить вокруг да около Некипелов. — Оставьте эту мысль, только зря потратите время. Вы не знаете Владимира Дмитриевича, да и вообще научную среду. Это самоубийство, и причины имелись весьма серьезные.
— Какие же?
Некипелов пожал плечами.
— Да именно те, которые указаны в предсмертной записке. Ослабление интеллектуального потенциала. Понимаю, большинству это покажется бредом, но для настоящего ученого это не так. Интеллектуальные игры — наш наркотик. Привыкнув ежедневно получать соответствующую дозу, без нее уже не выдержишь.
— То есть вы сами тоже собираетесь в определенном возрасте покончить счеты с жизнью? — буднично осведомился Талызин.
— Я? — собеседник хмыкнул. — Вопрос интересный. Пожалуй, нет. Моя жизнь не исчерпывается наукой, и, когда я не смогу ею больше заниматься, то, полагаю, найду… пусть не равноценную, но хоть какую-то замену. Однако думать об этом страшном времени заранее смахивает на мазохизм.
— А жизнь Бекетова исчерпывалась наукой?
— Несомненно. Помните, у Тургенева? «Он поставил всю свою жизнь на одну-единственную карту и, когда эта карта оказалась бита, сломался».
— Вы не слишком-то грустите об этой смерти, — не спросил, а констатировал следователь.
— Ошибаетесь, — спокойно возразил Некипелов. — Я многим обязан Владимиру Дмитриевичу, да и вообще отношусь к нему с огромным уважением. Именно поэтому я уважаю его право самому выбирать свою судьбу. Он-то как раз не сломался, а предпочел иной путь…
— Если он действительно сделал это сам…
— А что, есть причины считать иначе?
Сергей Михайлович выжидающе помолчал и, не дождавшись аргументов, добавил:
— Поговорите с теми, кто хорошо его знает. С коллегами, с женой. Думаю, тогда ваши сомнения рассеются. Пусть они расскажут вам, что он был за человек, и вы получите адекватную картину случившегося. Любой… или почти любой… подтвердит вам, что для Владимира Дмитриевича указанная им причина самоубийства совершенно естественна.