Его ферма на Мартинике стала вдвое прибыльнее, чем восемь лет назад, когда там побывала я. Антонио занимал теперь место в совете плантаторов в Сен-Пьере, имел какие-то торговые дела в Порт-о-Пренс на Сан-Доминго, продавал кофе в Соединенные Штаты – словом, на Мартинике он был довольно известным человеком. Сейчас на острове был самый разгар сельскохозяйственных работ, и то, что Антонио оставил в это время ферму и хозяйство, уехав во Францию, доказывало, что он и вправду переживал за меня.
– Ты женился или нет, Антонио?
– Сама хорошо знаешь, что нет. Мне еще только тридцать шесть, спешить некуда.
Он смотрел на меня искоса, чуть насмешливо, и этот взгляд бередил у меня в душе смутные, полустершиеся воспоминания. Ему тридцать шесть… Можно ли поверить? Я до сих пор живо помнила того восемнадцатилетнего парня, рыбака с побережья, загорелого до черноты, полуголого, с медной фьяской у пояса. Боже, какое в этой фьяске было вино… Я и сейчас словно ощутила его вкус. Какой-то комок подкатил к горлу.
– Я… я никогда не была счастливее. Никогда. Правда Антонио.
– О чем ты говоришь?
– О Тоскане.
– Эх, Ритта, я бы все отдал, лишь бы там побывать.
Этот шелест листвы олив, пьянящий запах лимонных деревьев, зелень апельсиновых рощ… А это небо – невероятно-голубое, бездонное! Может быть, я испытывала такую ностальгию потому, что тогда была ребенком, была беззаботна, бездумна, весела. Тогда все еще было впереди.
Только с Антонио можно поделиться этими воспоминаниями, только он испытывал то же самое. Джакомо – он был слишком пришиблен жизнью, слишком замучен трудностями, чтобы задумываться хоть над чем-нибудь, кроме настоящего. По крайней мере, в нашу последнюю встречу он был именно таким. Впрочем, даже если вспомнить прошлое, наша семейка делилась всегда именно так: Антонио, Винченцо и я, с другой стороны – Джакомо и Розарио… Один Луиджи объединял и тех, и других.
Винченцо, Луиджи, Розарио… Их уже не было, как не было и всего того, о чем я вспоминала. Все это уже стало неправдой. Есть ли смысл все это ворошить снова? Я должна смотреть только вперед.
На четвертый день после приезда Антонио, когда я, засидевшись у него до половины первого ночи, тихо поднималась по лестнице, старческий, скрипучий, но громкий голос остановил меня.
– Если бы в мое время замужняя дама позволила себе в такое время бродить невесть где, а потом среди ночи красться по лестнице, как какая-нибудь гулящая служанка, ей долго бы потом пришлось оправдывать свою репутацию и возвращать себе доброе имя.
Анна Элоиза сидела в малой гостиной, у зажженного камина и явно дожидалась меня.