Я некоторое время внимательно смотрю на папульку и ничего не говорю.
– Что? – начинает он нервничать. – Что ты так смотришь?
– Знаешь, папульчик, – говорю я. – А если бы у Толстого не было обязательного для всех великих писателей геморроя, он бы тоже писателем не считался по классификации твоего "умного" человека?
– При чем тут Толстой? – защищается папулька. – Толстой был огромной глыбой, матерым человечищем. Ведь если подумать, то до этого графомана настоящего мужика в литературе-то и не было…
– Это Горький был огромной глыбой, – поправляю его я. – А Толстой был лучом света в темном царстве.
– Ну да, – говорит папулька. – И для Светы он был луч, и для Тани, – тут он посмотрел на меня, – и даже для Иры должен был стать лучом света, но Ира у нас читает Маринину и всякого Пилявина.
– Ты, папуль, чего-то путаешь, – говорю я. – Пилявин – это из "Песняров". "Молодость ма-а-а-ая-я-я-я-я, Белоруссияя-я-я", – завыла я на всю квартиру.
– Да не ори ты так! – закричал папулька, который действительно не выносит моего пения. Я так думаю, что это у него какое-то генетическое отклонение.
– Во-первых, -говорит папулька, – в "Песнярах" был не Пилявин, а Мулявин. А во-вторых, умный мужик совершенно прав. Пелевин – это не литература.
– А что это? – интересуюсь я. – Написано на бумаге. Люди читают. Значит литература.
– Пелевин это… – задумывается папулька, явно вспоминая слова этого умника из радио, – это результат бездуховности, вот! – торжествующе выдает он.
– Папуль, – ласково говорю я, – ты вчера же преферанс играл, да?
– Ну да, – подтверждает папульчик. – Преферанс по пятницам с деловыми партнерами. Святое дело.
– И, небось, пили там во время преферанса? – все так же ласково спрашиваю я.
– Понятное дело, что пили, – подтверждает папульчик. – Мы же русские люди. Почему бы не выпить в тяпницу, тем более, что этот день недели так и называется.
– По-моему, Борис Натанович, – говорю я, – вы все-таки не очень русский человек. Прямо-таки скажем – совсем не русский. Поэтому за вас наша общая мамулька замуж и вышла.
– Ну, не русский, зато руссифицированный, – спорит папульчик.
– Ладно, – говорю, – проехали вопрос вашей национальности.
– И вашей, между прочим, тоже, – добавляет папульчик.
– Моя национальность определяется по мамульчику, – парирую я.
– Это у евреев она определяется по мамульчику, – продолжает спорить папульчик.
– Вы что-то имеете против евреев? – осведомляюсь у него я.
Папульчик потрясенный замолкает.
– Вот так, – удовлетворенно говорю я. – Продолжаем допрос. Так вы, дорогой папульчик, во время преферанса выпили.