— Мам, у меня амнезия, — с ходу оборвала я ее. — Я потеряла память. Я не помню огромного отрезка своей жизни. Я ошарашена, я почти в прострации от всего этого…
— Да, медсестра что-то говорила. — Мама на секунду встретилась со мной взглядом, но тут же отвела глаза. Она вообще с трудом выдерживает прямой взгляд и старательно избегает визуального контакта. В юности я от этого очень расстраивалась, но сейчас воспринимаю как одну из маминых причуд вроде той, что она патологически не способна правильно запомнить названия телепрограмм, даже если ее двадцать раз поправить, что мультсериал называется «Симпсоны», а не «Семейство Симпсон».
Усевшись на стул, мать сняла куртку.
— Я отлично понимаю, каково тебе сейчас, — заявила она. — У меня самой память ухудшается день ото дня. Вот недавно…
— Мам… — Я глубоко вздохнула, стараясь не сорваться на крик. — Ты не можешь понимать, что я чувствую. Это совсем не то, что забыть, куда ты положила ключи. Я словно потеряла три года жизни! Я ничего не знаю о себе сегодняшней! Я иначе выгляжу, у меня совершенно другие вещи, какие-то кольца, явно принадлежащие мне… Слушай, мне необходимо кое-что выяснить. — Мой голос зазвенел от волнения. — Мам, я что, правда замужем?
— Разумеется, ты замужем! — воскликнула мать, явно удивленная вопросом. — Эрик будет здесь с минуты на минуту, я же тебе говорила!
— Эрик — мой муж? — вытаращила я глаза. — Я думала, ты говоришь о собаке.
— О собаке? — Мама приподняла брови. — Господи, детка, ты действительно здорово ушибла головку!
Эрик. Я мысленно вертела это имя так и этак. Мой муж Эрик…
Ничего не чувствую. Имя не вызывало никаких ассоциаций — ни плохих, ни хороших.
«Я люблю тебя, Эрик. Я почитаю тебя своим телом, Эрик».[9]
Я прислушалась к реакции упомянутого тела. Ведь должно же оно как-то реагировать? Может, взыграют наконец мои гормоны? Однако организм предпочел тупо промолчать.
— У него утром очень важная встреча, но до вчерашнего дня он сидел тут денно и нощно!
— Понятно, — сказала я, переваривая новость. — А… какой он?
— Он просто прелесть, — мечтательно сказала мать, словно говоря о бисквитном торте.
— А он… — Я замолчала, не в силах заставить себя спросить, красив ли мой муж. Это прозвучало бы глупо и даже наивно. Вдруг мать ответит уклончиво, например, скажет, что зато у него прекрасное чувство юмора?
А если он жирный?
О Боже! Что, если я познакомилась с ним в каком-нибудь чате и полюбила за прекрасную душу, а теперь все забыла и придется притворяться, что его внешность не имеет для меня значения?
Так мы и сидели в молчании. Я спохватилась, что разглядываю мамино платье от Лоры Эшли, купленное этак году в 1974-м. Оборки теряли актуальность и снова входили в моду, но мать каким-то волшебным образом этого не замечала. Она до сих пор носит одежду, в которой познакомилась с моим отцом, ходит с длинными распущенными волосами и подмазывает губы перламутровой помадой. Видимо, она по привычке считает себя двадцатилетней.