— Взгляните-ка, — весело обратился к обществу хозяин в трусах, — это брат-близнец Китти.
Так я был представлен, получив свою порцию улыбок и приветствий. В свою очередь я тоже изо всех сил постарался улыбнуться. Здесь были в основном студенты из Джулиарда — музыканты, танцоры, певцы. Хозяина звали не то Джим, не то Джон. Он переехал сюда как раз накануне. Остальные в тот день где-то веселились, как объяснил мне один из пирующих, а потом, вместо того, чтобы расходиться по домам, они решили завалиться к этому не то Джиму, не то Джону и устроить завтрак-новоселье. Вот почему было столько еды, а хозяин был не совсем одет — они нагрянули, когда он еще спал. Я вежливо кивал, пока они все это мне излагали, но только делал вид, что слушаю. Ведь мне было абсолютно все равно, и когда они все рассказали, я уже успел забыть, как кого зовут. Во время всей этой кутерьмы я решил получше рассмотреть свою «сестру» — миниатюрную китаяночку лет двадцати с серебряными браслетами на обоих запястьях. Она была в головной, вышитой бисером индейской повязке, какие носили хиппи. Китти ответила на мой взгляд улыбкой, как мне показалось, удивительно теплой и доброжелательной. Потом я снова уставился на стол, не в силах отвести от него глаз. Я чувствовал себя явно не в своей тарелке. Запахи еды были мучительны. Я ждал, не пригласят ли они меня к столу, и с трудом сдерживался, чтобы не схватить что попало со стола и не затолкать себе в рот.
Первой на помощь мне пришла Китти.
— Ну, раз пришел мой брат, — сказала она, похоже, поняв мое замешательство, — надо хотя бы пригласить его к нам присоединиться.
Она так верно прочла мои мысли, что мне хотелось ее расцеловать. Лишнего стула не оказалось, и все стали суетиться, но Китти опять нашлась и указала мне на место между собой и парнем, сидевшим справа от нее, и я быстро втиснулся между ними на два сдвинутых стула. Передо мной поставили тарелку и положили все причитающееся: нож и вилку, стакан и чашку, салфетку и ложечку. И тут на меня нашло затмение. Так могут вести себя только невоспитанные дети, но только я взял в рот первый кусок, как забыл обо всем на свете. Я жадно лопал все подряд, опустошая одну тарелку за другой, и вскоре почти обезумел. Щедрость этой приятной компании не знала предела, и я ел до тех пор, пока со стола не исчезло все. Так, во всяком случае, я это помню. Это продолжалось минут двадцать, после чего на столе осталась лишь кучка рыбных костей.
И только тогда я очнулся и заметил обращенные на меня любопытные взгляды. Неужели я совсем опустился? — подумалось мне. Неужели я чавкал и ел руками? Я повернулся к Китти и виновато улыбнулся. Но лицо ее выражало скорее беспокойство, чем отвращение. Это немного ободрило меня, и я уже был готов возместить причиненный ущерб. Надо было хоть как-то заплатить за свое обжорство, чтобы они забыли, как я опустошил и буквально вылизал все тарелки. Я ждал, когда можно будет вступить в разговор, и все больше осознавал, как приятно сидеть рядом с моей вновь обретенной «сестрой». Из обрывков беседы я уловил, что она занимается хореографией; несомненно, футболка сидела на ней куда лучше, чем моя на мне. Не любоваться ею было невозможно. Она смеялась и болтала с друзьями, а я то и дело украдкой поглядывал на нее. Она была без косметики и без лифчика, и при каждом движении позвякивали ее браслеты и сережки. У нее были хорошенькие грудки, и она держалась очень свободно, словно не замечая их, не выпячивая, но и не пытаясь делать вид, что их вовсе нет. Китти была, на мой взгляд, красива, но еще больше мне нравилась ее естественность: в ней не было скованности, как у многих красавиц, как бы парализованных своей красотой. Может, мне нравилась именно непринужденность ее движений и жестов, глуховатый грудной голос. Она не была похожа на надугую девицу из приличной обеспеченной семьи, каких я видел немало. Чувствовалось, что она знает что к чему в этой жизни, и знает по собственному опыту. Она, похоже, не возражала, что я сижу к ней вплотную, не ежилась от прикосновения моей ноги или плеча и даже не отодвигала свою обнаженную руку подальше от моей. От этого я просто терял голову.