Вдоль дальней стены гостиной стоял книжный шкаф, чуть не упиравшийся в потолок. Не знаю, сколько книг было на его полках, но уж точно не меньше пятисот-шестисот, а то и тысяча. Было похоже, что Эффинг знал, где стоит каждая, и когда подходило время приниматься за новую, он абсолютно точно объяснял мне, откуда ее взять. «Вторая полка, — говорил он, — двенадцатая или пятнадцатая слева. Льюис и Кларк. Красная книга в матерчатом переплете». Он ни разу не ошибся, и, вспоминая его слова о собственных возможностях, я невольно поражался. Однажды я спросил, известны ли ему системы запоминания Цицерона и Раймонда Луллия, но он лишь отмахнулся. «Этому нельзя научиться. Тут нужен талант, врожденный дар. — Он помолчал с минуту, потом продолжил насмешливо и с хитрецой: — А вот почему ты считаешь, что я знаю, где стоят эти книги? Ну-ка, подумай. Вдруг я пробираюсь сюда ночью и переставляю их, пока ты спишь? Или, может, я их передвигаю с помощью телекинеза, стоит тебе отвернуться? Так как же, молодой человек?» Я воспринял это как риторический вопрос и ничего не ответил, чтобы ему не возражать. — «Запомни, Фогг, — продолжил он, — никогда ничего не принимай на веру. Особенно когда имеешь дело с таким, как я».
Итак, первые два дня мы просидели в гостиной под шум бившего в окна ноябрьского ливня. В доме Эффинга было очень тихо — читая, я порой останавливался, чтобы перевести дыхание, и тогда самый громкий звук издавали тикавшие на камине часы. Время от времени доносился какой-нибудь стук из кухни, где хлопотала миссии Юм, а внизу приглушенно шумели машины, шуршали шины по мокрым улицам. Было странно и в то же время приятно сидеть здесь, внутри, и знать, что мир снаружи все так же бурлит; это ощущение оторванности, видимо, навевали и книги. Все события, описываемые в них, были далекими и туманными, наполненными чудесами: например, ирландский монах, отправившийся в 500 году через Атлантику, нашедший остров и решивший, что это Рай; мифическое королевство Престера Джонса; однорукий американский ученый, куривший трубку мира с индейцами зуньи в штате Нью-Мексико. Час проходил за часом, а мы оба сидели неподвижно на своих местах — Эффинг в кресле, а я на диване напротив него, — и бывали случаи, когда я так зачитывался, что уже и не знал, где нахожусь, не знал вообще, я это или не я.
Завтракали и обедали мы в гостиной, всегда в полдень и в шесть вечера. Эффинг строго следил за соблюдением такого режима, и как только миссис Юм просовывала голову в дверь и говорила, что все готово, он тотчас же отвлекался от того, что мы читали, независимо от увлекательности эпизода. Даже если до конца книги оставалось не больше двух страниц, Эффинг прерывал меня на полуслове и велел остановиться. «Пора есть, — говорил он, — продолжим после». Дело было вовсе не в том, что он действительно хотел есть, — ел он всегда очень мало, — но стремление построить свой день строго и рационально было сильнее всего остального. Раз или два он, по-моему, искренне огорчался, что нам придется прервать чтение, но не настолько, чтобы отступить от установленного порядка. «Как жаль, — говорил он в таких случаях, — как раз на самом интересном месте». Когда он впервые так сказал, я предложил почитать еще немного. «Нельзя, — ответил он. — Нельзя нарушать мировой порядок ради сиюминутных удовольствий. Для них и завтра будет день».