Двадцать лет — немалый срок. Тогда мне было только за пятьдесят. А за десять лет до того?.. И они были совсем дети. Первый курс, еще не начали изучать психиатрию, не слушали моих лекций, только пришли в кружок…
Шурик и Ольшевский. Так их всегда называли. Одного — по имени, другого — непременно по фамилии. Почему?
Они казались мне одним целым — два человека, такие похожие и такие разные, удачно дополнявшие друг друга. Оба — умницы и очкарики с одинаково близорукими глазами, так похоже улыбавшимися из—под толстых, сильно увеличивающих стекол очков. Оба с непослушными соломенными чубами, словно выгоревшими за лето, как у деревенских сорванцов. Худой и длинный Ольшевский и совсем невысокий Шурик, так удивительно напоминавший популярного в то время артиста, всегда игравшего комические роли…
Теперь, когда я вижу этого артиста в новых ролях — седого, постаревшего, измененного временем, — я со странным чувством вспоминаю Шурика. И почему—то не могу и не хочу представить, каким бы он был сегодня. В моей памяти он — прежний мальчишка — на первом заседании кружка психиатрии.
Наш кружок…
Мы всегда собирались в старом корпусе второй больницы, где когда—то был монастырь. Суровые стены, желтый электрический свет в коридорах и в ординаторской… Эхо веков, неуловимое в тишине. Своды готических потолков. И лица больных, пугавшие ощущением и близостью безумия в измененных недугом глазах…
Сколько судеб начиналось с кружка! Сколько личностей с него начиналось!
Они уходили потом в кибернетику, в иммунологию, в хирургию, ибо видели ту бесперспективность, тот естественный тупик, в котором застыла до поры психиатрия. Ибо это самая сложная из наук о человеке и самая загадочная, и для ее нового качественного скачка нужны глобальные открытия фундаментальных наук.
Открытия, которые перевернут наши представления о психике и о живом… Я жду их от биологии, энергетики, физики — физики элементарных частиц, высоких энергий и физики поля. Вот тогда психиатрия станет царицей наук! Поэтому я всегда смотрел с надеждой, когда мои ученики выбирали нечто другое.
Они уходили, но душа их оставалась здесь, столкнувшись с ужасом человеческого страдания, с трагедией разрушения человеческого интеллекта. Что может быть страшнее, чем психическая болезнь?
«Не дай мне бог сойти с ума, уж лучше посох и сума!» — говорил неоднократно мой учитель, повторяю я, и они, мои ученики, будут повторять, наблюдая, как жестоко и неизбежно разрушаются личность и интеллект под действием водки или других наркотиков.
«Уж лучше посох и сума…» — повторяю я, видя, как высшее достижение эволюции — человеческий разум, в муках поднявшийся до ослепительных высот, в силу преступной слабости алкоголика вдруг разваливается и гибнет.