– Мадам весьма искусна в составлении таких тонких ядов, которые невозможно обнаружить. И моя сестра тоже. – Уоррен говорил еле слышно, полуживой от страха.
– Что за низость! – неожиданно взревел Деклан, готовый нажать на курок и смести его с лица земли.
– Не убивай меня. Я пытался внушить им, что они зашли чересчур далеко. Но я не в силах был их остановить.
– Нам надо спешить. – На лбу Деклана надулись вены, он изо всех сил старался держать под контролем свои чувства. – Проклятая кукла должна быть уничтожена. Я передам ее кое-кому, кто знает, как с нею обращаться, а ты пойдешь со мной.
– Я не пойду! Ладуры прикончат меня…
– Им не позволит это сделать твоя сестра. По поводу нее я уверен лишь в одной вещи. Ты – ее слабость. Она обожает тебя.
– Я знаю, знаю. – Уоррен спрятал лицо в ладонях. – И она для меня значит все на свете.
Деклан с некоторым сожалением смерил его взглядом, а потом сказал:
– Я должен разыскать лорда Седрика. Где сейчас Ладуры? Все еще на Рю Рояль?
– Нет. Они уехали – следом за Кэтрин. Слишком поздно. У нее не осталось шанса.
– Но не смогут же они всю жизнь накачивать ее зельем, – мрачно заметил Деклан. – В один прекрасный день она заговорит.
– Нет. Майор, этого не будет. Она обречена, и я позволил этому свершиться. – Голос Уоррена превратился в отчаянный вопль: – Почему ты не пристрелил меня?! Давай же! Нажми курок! Я не хочу жить!
– Ну уж нет, приятель. Ты так просто не отделаешься. Ты вместе со мною отправишься к лорду Седрику и во всем признаешься. А потом мы отдадим куклу колдунам и поспешим на плантацию.
В этот раз дорога до «Края Света» заняла гораздо больше времени, чем обычно: размокшая дорога превратилась в две вязкие колеи. И хотя Клод был отличным возницей, ему едва удавалось управляться с экипажем под проливным дождем в сгустившейся тьме.
Кэтрин притулилась в самом углу, страдая от горя. Все, чего она желала, – убраться подальше от Нового Орлеана, от Ладуров. Наверное, лучше всего было бы вообще покинуть Америку с первым же пароходом, но об этом следует посоветоваться с Седриком. А теперь ей надо было позволить ранам затянуться, постараться собрать воедино остатки воли и подумать над своим будущим.
«И зачем я только узнала, что такое эта любовь, – сетовала про себя Кэтрин. – Я была так счастлива в своем неведении, и я чувствую, что отныне мне не суждено быть счастливой. Они развратили меня, они лишили меня невинности, они убили во мне веру в человеческую доброту». – И ее сердце обливалось кровью при мысли обо всем, что было утрачено безвозвратно.