Еще один невыносимо жаркий день. Скрестив руки на груди, Мицуёси Сатакэ смотрел на улицу через щели жалюзи. Из окна второго этажа город казался разделенным надвое: одну его часть заливали яркие лучи послеполуденного солнца, другая оставалась погруженной в тень. Листья на бегущих по обе стороны от дороги деревьях сияли, будто изумруды, тогда как внизу разливались черные лужи. Спешащие по делам люди представали излучающими свет фигурками, за которыми тащились по тротуару мрачные тени. Белые полоски пешеходных переходов подрагивали от жары, и Сатакэ даже вздрогнул, представив, что идет по раскаленному, прилипающему к подошвам асфальту.
Прямо перед ним высились небоскребы, построенные не так давно к западу от железнодорожного вокзала Синдзюку. Взметнувшиеся ввысь башни разделяли узкие полоски безоблачного неба, такие яркие, что на них невозможно было смотреть. Сатакэ отвел глаза, но образ еще пару секунд держался на сетчатке. Он закрыл жалюзи и отвернулся. Квартира состояла всего из двух маленьких комнат, застеленных старыми татами и разделенных выцветшей раздвижной дверью. В одной из комнат работал включенный на всю мощность кондиционер. В полумраке второй мерцал экран большого телевизора. Другой мебели почти не было. Справа от прихожей помещалась крохотная кухня, но так как Сатакэ никогда не пользовался ею, то и кухонной утвари, вроде тарелок и кастрюлек, там никто бы не нашел. В целом это простое и строгое жилище вполне подходило человеку, одевавшемуся так, как одевался Сатакэ.
А одевался он, будучи дома, под стать интерьеру квартиры: белая рубашка и серые, потертые на коленях штаны. Так ему нравилось. Другое дело, что, отправляясь по делам, ему приходилось заботиться о своей наружности, думать о том, каким предстать перед миром и какое платье лучше всего подходит исполняемой им роли Мицуёси Сатакэ, владельца клуба.
Он закатал рукава, умылся теплой водой, вытер руки и лицо полотенцем и сел перед телевизором, поджав под себя ноги. Шел какой-то старый американский фильм, но Сатакэ не следил за действием, а просто сидел, словно в полусне, иногда проводя ладонью по коротко стриженным волосам. Смотреть ничего не хотелось, хотелось просто купаться в бессмысленном и холодном искусственном свете.
Сатакэ ненавидел лето. Впрочем, раздражала его не столько жара, сколько те многочисленные признаки этого времени года, которых было особенно много на далеких от центра улочках города и которые пробуждали не самые приятные воспоминания. Именно во время летних каникул он, учась тогда в средней школе, так ударил отца, что сломал ему челюсть, а потом ушел из дому. Инцидент, навсегда изменивший его жизнь, произошел в такой вот комнате в августе под натужное завывание старого кондиционера.