— Хотел по косвенным признакам определить вес бомбы.
— Центнер, не больше, — деловито сообщил наблюдатель.
— Спасибо, я так и предполагал. Продолжайте наблюдение.
— Есть! — Теперь это снова был солдат сорок первого года. Рев самолета его будто бы и не касался. Он смотрел на растворившийся в дымке горизонт.
Самолет шел точно на судно. Капитан увидел, как отодвинулось стекло кабины, высунулась рука в кожаной перчатке и уронила что-то. Глазомер у пилота был отличный. Черный цилиндр вымпела упал на крышку трюма, рикошетировал, ударился о стену надстройки.
Текст на английском языке: “Вам надлежит лежать в дрейфе. Ждите распоряжений командования”.
— Вахта, поднять сигнал “вас понял”,
Помполит снова был на мостике. Он следил за выражением лица капитана, думал увидеть хоть тень гнева, возмущения. Но Рябов был спокоен. Приказ он отдал ровно, негромко, как всегда. Будто знал, что произойдет в обозримом будущем.
— Где же лейтенант? — Только сейчас Соколов услышал нотки раздражения.
— В принципе… здесь. — Помполит смущенно кивнул в сторону шлюпки. Военный помощник сидел на палубе под прикрытием ее пузатого борта. Бинокль валялся рядом.
Капитан шагнул к нему:
— Вы ранены? Контужены?
Военный помощник замотал головой, промычал нечто бессвязное.
— Филатов, помогите лейтенанту встать, — отвернулся, увлек помполита на мостик, дабы не видеть процедуру извлечения Швыдкого из укрытия. Филатов тронул капитана за локоть:
— Он того… вставать не хочет.
— Это почему же?!
— Думаю, того… медвежья болезнь.
— Отведите в каюту и возвращайтесь на пост.
— Есть!
Но приказание исполнить не успел. Швыдкий без всякой помощи резво вскочил и исчез в недрах парохода. — Лишь бинокль остался на палубе.
— Филатов, отнесите бинокль в штурманскую и продолжайте наблюдение.
А в небе теперь гудели два “сторожа”, обозначая для кого-то невидимого с мостика место парохода в океане.
— Ну вот, Олег Константинович… — Соколов подумал, что капитан начнет язвить по поводу неожиданной трусости — и кого — военного помощника! Уж приготовил встречный тезис о том, что лейтенант ведь пороха не нюхал. Сам он мог стрельнуть, а в него — вряд ли. А тут вон какая ситуация. Ведь и его, Соколова, ноги сами потащили под защиту грот-мачты. Но капитан заговорил о другом:
— Теперь придется ждать у моря погоды. Вы, кажется, были от нее в восторге? А она, как видите, ничего хорошего нам не обещает ни в прямом, ни в переносном смысле…
Желтовато-серая мгла скрыла горизонт. Из-за этой мглы выдвигалась полоса облачности — серое обрывистое плато, подножие которого терялось в тумане. А над ним, на огромную высоту вздымались то ли столбы далеких гигантских взрывов, то ли причудливые белоснежные башни, израненные выбоинами глубоких теней. Оттуда набегала крупная зыбь. На гребнях появились белые барашки. Ветер все ближе подгонял к пароходу разбомбленный косяк сельди и касатку, которая теперь напоминала перевернутую вверх килем шлюпку.